Антихриста

Родители повели себя очень достойно. Над ними жестоко посмеялись, их это, конечно, оскорбило, но не озлобило. Меньше всего их волновал вопрос денег – об этом даже не заговаривали. Маму почему-то особенно задела внешность Детлефа. А папа был столь великодушен, что он попытался понять, что двигало Христой.

И лишь одно умеряло мое восхищение родителями: я понимала, что, будь на месте Христы я, мне бы снисходительности не видать. Такой у них был принцип: для себя, то есть для них самих и для меня, – только одни обязанности, а для других – одни права и даже оправдания. Если Христа поступила дурно, они будут искать объяснение, неизвестную причину, смягчающие обстоятельства. А случись провиниться мне, я получу порядочную взбучку. Обидно!

Оставалось ждать возвращения блудного дитяти.

Мы больше не говорили о Христе. Ее имя стало табу. По молчаливому соглашению, ничего не обсуждалось, пока ее нет и она не может за себя заступиться.

Знала ли Христа, что произошло? У меня не было такой уверенности. Детлеф и прислуга, скорее всего, не проболтаются, чтобы не испортить мой сюрприз. А месье Билдунг не станет пересказывать неприятный разговор, чтобы не расстраивать дочь.

Отец прав: в этой истории было много темных мест. И важнее всего было выяснить, какую роль обманщица отводила нам.

Мне еще страшно хотелось разгадать тайну Детлефа: почему особа с такими запросами и претензиями, как Христа, выбрала именно его? В ее распоряжении была уйма завидных поклонников, а она предпочла этого толстячка. Правда, по-своему он был симпатяга, но, насколько я знала Христу, она это качество ни в грош не ставила. Я терялась в догадках.

Блудная дочь прибыла в воскресенье вечером. Я с первого взгляда поняла, что она ничего не знает. И когда она, по своему обыкновению, бросилась с нами обниматься, меня обожгло стыдом.

Тучного тельца родители не закололи. Но стол был накрыт, и все сели ужинать.

– Христа, мы звонили твоему отцу. Зачем ты нас обманывала? – в лоб спросил папа.

Христа напряглась и не произнесла ни слова.

– Зачем рассказывала нам сказки? – мягко, но настойчиво повторил он.

– Вы хотите денег? – презрительно бросила Христа.

– Мы хотим узнать правду.

– По-моему, вы ее уже знаете. Чего же вам еще?

– Мы хотим знать, почему ты нам лгала, – терпеливо сказал папа.

– Из-за денег, – вызывающе ответила она.

– Неправда, деньги ты легко могла получить и без этого. Так почему же?

Кажется, Христа решила корчить из себя маркизу д’О[8], но у нее это выходило довольно жалко. С видом оскорбленного величия она сказала:

– Я вам верила! А вы, вы за мной шпионили – какая низость!

– Не передергивай!

– Кого любишь, тому доверяешь до конца!

– Вот именно. Поэтому мы и хотим знать, почему ты лгала.

– Ничего вы не понимаете! – взвилась Христа. – Доверять до конца – значит совсем наоборот, не требовать объяснений.

– Очень хорошо, что ты читала Клейста. Но мы не такие возвышенные натуры, как ты, поэтому нуждаемся в информации.

Никогда не думала, что мой отец может быть таким хладнокровным.

– Это несправедливо! Вас трое, а я одна! – воскликнула бедная мученица.

– Я такое каждый день терплю, с тех пор как ты тут поселилась! – не утерпела я.

– И ты туда же! – трагически сказала Христа, как Цезарь Бруту в мартовские иды. – Ты, которая мне всем обязана! А я-то считала тебя подругой.

Удивительнее всего был ее искренний тон. Казалось, она совершенно убеждена в своей правоте. Опровергнуть весь этот абсурд было нетрудно, но я решила предоставить ей увязнуть еще глубже и не раскрывала рта, сначала потому, что мое молчание ее раззадоривало, а потом потому, что наслаждаться тем, как она тонет, было приятнее в тишине.

– Если ты не можешь объяснить, почему лжешь, – спокойно сказал папа, – может быть, у тебя мифомания? Это довольно распространенная болезнь, когда человек патологически врет. Вранье ради вранья…

– Ерунда! – заорала Христа.

Меня поразило, как неуклюже она обороняется. Не видит, что ли, легкого пути? Уперлась и огрызается – глупее не придумаешь. Отец так привязался к ней, что принял бы любую, даже самую неправдоподобную версию. А она зачем-то безжалостно сжигала свои корабли.

Мама с самого начала разговора не произнесла ни слова. Я достаточно знала ее, чтобы понять, что с ней происходит: глядя на Христу, она видела теперь толстомордого Детлефа. Поэтому брезгливо молчала.

Наконец, в последнем приступе ярости, Христа выкрикнула нам в лицо:

– Эх вы, идиоты несчастные, вы меня недостойны! Я ухожу! Кто меня любит, пусть идет за мной!

И ринулась в мою комнату. Но за ней никто не пошел.

Через полчаса она вышла со своими пожитками. Мы все это время просидели неподвижно.

– Вы еще пожалеете! – отчеканила она и вышла, громко хлопнув дверью.

Приговор главы семьи остался прежним: воздерживаться от оценок.

– Христа ничего не объяснила, – сказал он. – Не зная всего, нельзя ее осуждать. Раз мы не понимаем, что заставило ее так себя вести, не будем дурно о ней говорить.

С тех пор о Христе никто у нас в семье не упоминал.

Мы с ней продолжали видеться в университете, но я ее гордо игнорировала.