Антикиллер-2

Получив записку от Колдуна, Печенков чуть не наделал в штаны. Он знал, что это не простая угроза: смертные приговоры в группировке исполнялись не в пример четче и быстрее, чем приговоры суда. Но здесь явное недоразумение: он ничего не сказал! Он держал язык за зубами, лишь прогнал фуфло, назвав соучастниками тех, кто еще только проходил испытание, к тому же и Фитилю, и Самсону это было уже все равно... Может, на него повесили вину за их смерть? Но он никакого отношения к ней не имеет и, почему обоих зарезали рядом с ИВС, не знает... Это просто совпадение! Но про совпадение никто слушать не будет, его вообще не будут слушать, задушат ночью удавкой и подвесят – экспертизы в тюрьме не отличаются тщательностью: раз висит, значит, повесился.

Долго мучиться сомнениями и страхами Печенкову не пришлось, его вызвал сам начальник оперчасти Стариков, по кличке Цербер. У главного кума была грозная репутация, зеки его боялись, и все знали – по пустякам Цербер не дергает, для этого есть четыре опера, с которыми обитатели СИЗО в основном и имели дело.

Вопреки рассказам, выглядел Цербер добродушно и встретил следственно-заключенного приветливо, почти дружески.

– Молодец, Миша, что раскололся, – улыбнулся он. – Этих мудаков в камере не послушался и правильно сделал.

Печенков вытаращил глаза.

– Что удивляешься? У вас еще не завоняло, а я уже знаю, кто пернул! Они говорят, надо стойку держать, «закону» следовать... А сами и колются, и стучат друг на друга, только успевай записывать! Вон, видишь, сколько набралось!

Цербер похлопал пухлой ладошкой по толстой папке.

– А тебе за сотрудничество со следствием поблажка вышла! Вот читай, расписывайся!

Широким жестом главкум положил перед ним лист бумаги с машинописным текстом и печатью. Полупарализованный словами «сотрудничество со следствием», Миша стал читать. Перед ним лежало постановление об освобождении из-под стражи под подписку о невыезде.

– Ну, доволен? – Стариков встал, обошел стол и, улыбаясь от полноты чувств, обнял подследственного за плечи.

– Что застыл, дурашка? – ласково сказал он. – Расписывайся... Ничего не понимающий Печенков взял ручку.

– Гражданин начальник, разрешите обратиться, – в дверях стоял шнырь из хозобслуги. – Гражданин капитан прислал на уборку кабинета...

– Ты как посмел без стука войти! – побагровев, рявкнул Стариков. – Да я тебе, мерзавец, ливер отобью! Ты у меня зубы в руке носить будешь! Неделя карцера! Пошел вон!

Шнырь исчез. Но он видел, как Цербер по-отечески обнимал Печенкова, а тот подписывал какуюто бумагу. Через три часа об этом будет знать вся тюрьма, независимо от того, вернется шнырь в свою камеру или сразу попадет в карцер. А еще через день и на воле узнают, что Миша стучит Старикову лично. А факт освобождения это подтвердит на сто процентов.

Печенков хотел сбросить тяжелую руку со своего плеча, но не посмел: выбитые зубы и отбитые почки не оправдают его в глазах братвы. Впрочем, Цербер и сам убрал руку и вернулся на место.

– Желаю тебе честной трудовой жизни, – уже без особого тепла напутствовал он Печенкова. – Чтобы к нам больше не попадал. Иди, тебя отведут на оформление...

Когда Печенков вышел, добродушие из облика Старикова мгновенно исчезло. Придвинув старинный телефонный аппарат, он набрал номер.

– Через полчаса выйдет, – деловито сообщил он. – Я тут такую красивую комбинацию провернул, все как ты просил.

– Спасибо, – сказал Лис в трубку сотового телефона. Он сидел в машине рядом с Валерой Поповым. Сзади развалился Литвинов. Все трое не сводили глаз с зеленых ворот тюрьмы, в которых угадывались контуры маленькой, плотно подогнанной калитки. Именно сквозь нее возвращаются в мир свободы отдельные счастливцы.

Обычно заинтересованные люди об этом знают, и на потертом асфальтовом пятачке толпятся встречающие: друзья, подруги, родня, чтобы воздать почести освобожденному страдальцу. По торжественности встречи и размаху последующего банкета такие торжества порой могут сравниться с чествованием героев космоса, вернувшихся на многогрешную землю. Кавалькады крутых тачек, снятый на сутки кабак, съехавшиеся из близка-далека авторитеты, дорогие подарки... После фильма «Однажды в Америке» у братвы вошло в моду радовать истомившегося в застенках друга немедленным сексом: пока лимузин с наглухо затемненными стеклами движется от СИЗО к ресторану, виновник торжества успевает сбить оскомину вынужденного воздержания.

Иногда процедура освобождения выглядит гораздо народнее и напоминает деревенскую свадьбу: самогон, гармошка, цветастые платья и бумажные цветы в волосах непомерно наштукатуренных девок, пляски с повизгиванием, хороводы вокруг бывшего узника, рожа которого наглядно подтверждает, что корни его произрастают из той же хорошо унавоженной почвы, что и самогонно-гармошечные обычаи.

Случается и еще скромнее: пять-шесть человек обнимут освобожденного и увезут без всяких внешних эффектов, шуму и пыли.

А малолетки дождутся своего, погогочут, поматерятся, заплюют асфальт под пряный аромат анаши и двинут себе пешком в какой-нибудь кильдюм.