Антикиллер-5. За своего…

К восьми утра Глушаков знал имена, фамилии и адреса всех четверых предполагаемых налетчиков.

Цифра

Ящик с матерью опять ругаются. Где-то далеко. Через прикрытую дверь спальни, сквозь теплый сон влетают ярко-желтые огненные вопли, превращаются в злых птичек из «Ангри Бердс», потом в огни машин, бегущих по горному серпантину где-нибудь в Сочи, или нет, лучше в Монако… А-а, нет, уже не машины, это снежинки, метель, пурга… Снег летит, снег насыпал над ней белый уютный сугроб, внутри тепло, ей не страшно. Да ей вообще по фигу, ага.

– Что за фигня, а?!! Ты мне скажи, что это значит!

– Чего ты ко мне вяжешься? Я при чем?!

– Дура!!! Где ствол?!! Ствол где?!!

– А я откуда знаю?

– А кто знает?!!

Стук-стук, бах-бах. Ящик в припадке. Барабанит в дверь ванной. Значит, мать там. Интересно, она специально заперлась или просто не успела выйти после душа? Она его не боится, в общем-то. И правильно. Он совсем дуреет, когда его начинают бояться. Из носа волосищи, из башки рога, пасть раздвигается, раздвигается, сейчас проглотит… Только она под сугробом спряталась, фиг он ее найдет.

– …хто-хто, конь в пальто! Ну, я закрывал!!! Так и замок на багажнике целый!

– Да по фигу твои замки! Пацаны сопливые банкоматы вскрывают, «лексусы» угоняют, счета в Интернете взламывают! А твой багажник ржавый любой даун спичкой откроет! Сто раз тебе, валету, говорили, не храни добро на улице! А тебе все похрен!!! Ты бы еще в почтовый ящик его засунул!

– Ни хрена!!! Мою машину здесь знают!!! Никто, блить, не посмеет открыть мою машину!!!

– Все знают, что ты валет обдолбанный, ага!

– Пошла на …!!!

– Сам пошел в …!!!

Гав, гав, гав. Две собаки сцепились. Черная злая дворняга – это Ящик. Сука доберманша – мать. Визг, рычание, клочьями шерсть, брызгами слюна, брызгами кровь. Вау-у, круто… И ее снежный домик постепенно тает. Шипит, окутывается паром, тает, тает, до свиданья. Все в тумане. Далекое эхо. Лес, осень, опушка, домик лубяной… Она в домике топит печку. Ей все по фигу. Раньше, очень давно, когда ее лифчик легко прятался в задний карман джинсов, она после таких вот воплей могла всю ночь не спать от страха, от всяких дурных мыслей – про мать, там, про жизнь и прочее. Малолетняя дура (гав-гав-гав). Ссыкуха. А теперь они хрен ее достанут… В домике печка, в домике (гав-гав-гав) пироги, кренделя… вензеля… штепселя…

– Где этот крендель, твой дружок?!

И этот домик рассыпался. Ящик сидит на ее кровати, схватился за подушку, трясет.

– Это он свинтил мой ствол? Ну? Где он? Отвечай, быстро!

– Я сплю. Не знаю.

Рожа черная от злости, хотя это он еще сдерживается…

Хлоп. Пощечина. Ага, уже не сдерживается.

Ладно.

Цифра уперлась затылком в изголовье, толкнула его обеими ногами в живот. Ящик потерял равновесие, улетел, соскользнул, упал. Пока возился, пока вставал, она вскочила на кровати, схватила лампу со стола, грохнула об стену – плафон и патрон снесло начисто, – выставила перед собой, завизжала:

– Не дергайся, сказала! Всажу в брюхо все двести двадцать, сразу сдохнешь!

Ящик сверлит глазами на расстоянии. Подойти не пытается. Опытный, знает…

– Этот твой вчерашний хрен… Это он, да?

– Откуда я знаю?

– Зато я знаю. Как его звать?

– Козлик лоханутый его звать! Выйди и крикни: «Козлик, бе-е»! Прибежит, наверное!

И вдруг улыбочка прорезалась. Ящик улыбается, как принц Уэльский на балу у королевы. Это он умеет. Мать когда-то повелась на его улыбочку, с тех пор сидит в говне.

– Ого. Так здесь, наверное, любовь. Втюхалась в козлика, да?

Цифра оскалила зубы.

– Отвали, а?

– Ладно, ладно. Страдания, переживания, сиськи-письки, я понимаю. А винт ему зачем? Застрелиться хочет? Или мочкануть кого? Соперник, что ли?

– Вот у него и спроси.

– Ага, – улыбочка еще шире. – Значит, признаешь, что все-таки он взял. Ключи с полки спер, говнюк, да?

– Сам говнюк!

Он замахнулся, дернулся. Цифре надоело, она выбросила вперед руку с торчащими голыми проводами, но Ящик начеку – скользнул в сторону.

– Ты, мелкая сучка, блить, ты как с отцом разговариваешь?

– Ты мамкин ё…рь, а не отец! Пошел отсюда!

Его аж перекосило от злости. Только улыбочку свою снять забыл, так и висит на нем, как застывшая маска, – а остальная рожа прямо ходуном ходит, будто черви под кожей копошатся. Вот уж точно, ящиком пришибленный. Как только мать с ним трахается? Да еще кусает, синяки насасывает… А он их носит гордо, как награды.

– Может, хватит уже собачиться, эй?

А вот и она. Губы накрасила, ногти навела, прическа, макияж, шелковый халат с вишнями, который в Сызрани отжали у того дальнобоя. Он его жене, наверное, в подарок вез, а теперь мать его носит, и ей пох абсолютно. Увидела разбитую лампу, поджала губы.

– Ты что, Светка, совсем охренела?! Зачем стекло бьешь в доме? Кто подметать будет?

– Да Ящик пусть и подметает! Это из-за него все! Он меня изнасиловать хотел!

– Что?! – мать по-змеиному смотрит на Ящика и тут же усмехается.

– Ты ври, да не завирайся! Завтрак остывает, пошли.

– Опять овсянка какая-нибудь? – ворчит Ящик.

Но когти втянул. Когда мать рядом, он на Цифру возбухать побаивается – как-никак, две бешеные суки, они и порвать могут запросто.