Антиквар

Жизнь в пентхаусе — почитай, в поднебесье — баловала иногда невозможными встречами — ласковое, в меру яркое, висело за окном светило, как яблоко на ветке. Впрочем, было еще рано, потому и солнце пока обреталось низко, собираясь с силами для полуденного рывка.

— Привет! — сказал Игорь Всеволодович и прислушался.

Не то чтобы, уподобившись революционному поэту, жаждал общения с солнцем — настороженно внимал себе.

Жив ли в глубине души параноидальный страх?

Насчет паранойи уже не сомневался.

Недаром все же со значением возносил палец к небу многоопытный Герман Константинович — вчерашние собеседники умели говорить веско.

И убедительно.

Червячок не подавал более признаков жизни.

Напевая, Игорь Всеволодович отправился в душ.

И там, в прозрачной круглой кабинке, приплясывая в ароматном пару, под упругими струями не сдержал ликующий порыв души — заголосил что-то жизнеутверждающее.

Но — осекся.

Правда, не сразу расслышав мелодичную трель телефона.

Голый, мокрый, он скользил по паркету, лихорадочно соображая, где вчера бросил трубку.

Оказалось — там же, где заснул, в гостиной.

И — все.

Кончилось утро — солнце больше не висло за окном как привязанное.

И еще много чего кончилось в этот миг.

А страх — появился.

Прошло не более получаса — от энергичного молодого человека, выводившего оглушительные рулады, не осталось и следа.

Посреди разграбленного, разоренного магазина бестолково копошился немолодой растерянный мужчина, совершенно выбитый из колеи.

Да что там из колеи!

Казалось, он еще не до конца осознал, что произошло, или, напротив, осознал все слишком болезненно и остро. И потому смотрит странно.

На вопросы отвечает сбивчиво, невпопад. В маленьком, тесном пространстве передвигается неловко, будто пьяный или слепой — с размаху налетает на предметы, после долго восстанавливает равновесие, с трудом удерживаясь на ногах.

Последнее, впрочем, объяснимо и простительно — торговый зал небольшого, но прежде довольного уютного, с некоторым даже шармом антикварного магазина напоминал сейчас поле боя. Вернее — крепостное помещение после сокрушительного штурма и набега жестоких варваров, коим падшая цитадель отдана была на потеху и разграбление.

Теперь, впрочем, ушли и они, набив утробы и насытив души пьянящим чувством вседозволенности. Утомились в кровавых, не праведных делах.

Дело было сделано.

К тому же даже варварский взгляд, очевидно, угнетала картина ужасающего погрома.

Так безжалостно, изуверски разнесено все было внутри.

Обращено в прах.

— Черт меня побери, если это ограбление…

— И не разбой.

— А что?

Арбатские сыщики ко всякому привычны.

Но и они — удивляясь искренне — сокрушенно крутили головами.

Непомнящему, впрочем, сочувствовали, вопреки обычной досаде, замешенной на изрядной доле профессионального цинизма и социальной неприязни: невелика трагедия — очередного Буратинку растрясли на золотые пиастры.

Игорь Всеволодович, как ни крути, классическим Буратинкой не был Из щекотливых полу — и околокриминальных ситуаций выходил достойно, с окрестными стариками обходился по-божески, краденого не скупал, фальшивой стариной не торговал. По крайней мере не попадался.

Et cetera — в том же благопристойном духе.

Подарки — когда возникала у здешних стражей порядка нужда преподнести кому-то презент особого рода — подбирал приличные и со вкусом. Притом не ловчил, норовя подсунуть искусно сработанный новодел. Хотя понятно было — клиент профан, и тот, кому подарок предназначен, вероятнее всего — тоже.

Сыщики это ценили.

— Игорь Всеволодович!.. — Начальник уголовного розыска говорил вкрадчиво, как обращаются к душевнобольным, истеричным женщинам, старикам и детям.

Ласково, чтобы не испугать, и настойчиво, дабы получить ответ, по возможности точный и краткий. — Сейчас, конечно, сложно. И все же чем быстрей мы получим перечень похищенного, тем больше шансов. Вы понимаете? Нужен список, очень подробный и, разумеется, полный.

— Что похищено? — Игорь впервые взглянул сыщику в глаза и будто только сейчас заметил. — Да все…

Разве вы не видите, не осталось ничего…

— Вижу. Но эти… хм… предметы, так сказать, на месте. Изуродованы, конечно. Восстановлению, понятно, не подлежат. Ущерб очевиден и все такое. Но черепки — я извиняюсь, конечно, — моим ребятам не помогут, в том смысле — никуда не приведут. Может, ублюдки что-то все же с собой прихватили? Самое ценное? Знаете ведь, как бывает — из-за одной только вещицы идут. А прочее — так, безобразие одно, антураж…

— Антураж! — Непомнящий отозвался неожиданно отчетливо и громко. К тому же уверенно, словно и сам думал о том же. Вышло, однако, с надрывом. Крикливо, агрессивно, на грани истерики.

Сыщики обескураженно притихли.

Главный смотрел выжидающе, но продолжения не последовало.

— Антураж!.. — еще раз отчетливо повторил Игорь Всеволодович и, повернувшись, той же пьяной, неуверенной походкой двинулся прочь.

Его не удерживали.

Понятно — не в себе человек.

Еще бы! Такие деньги в одночасье обращены в прах.

Одно слово — черепки.

Лучше не скажешь.

Санкт-Петербург, год 1835-й

Улица была хмурой и грязной.

Но — людной.