Антиквар

– А я и не говорю, что без борьбы. Я, заметь, вообще не говорю, что будет просто. Кто-то на блюдечке с золотой каемочкой – далее по тексту… Ни в коем случае! Однако все это мелочи, камни на дороге, песок, пыль… А ты меня отвлекаешь от главного.

– Извини.

– Итак, первое – исключительное право атрибуции. Второе – слушай и трепещи! – возможность экспертного обследования музейных запасников и хранилищ, принятия окончательного решения о художественно-исторической ценности того или иного произведения и в соответствии – возможность конкурсной продажи, в том числе за пределами России.

– Это невозможно.

– Возможно, батенька, еще как возможно.

– Будет революция. Твои же бритоголовые заорут о том, что продается национальное достояние.

– Стоп! Во-первых, оно ни на минуту не прекращало продаваться начиная с октября 1917 года. Только решения принимали другие ведомства. В разное время – разные. Во-вторых, я же не предлагаю первым делом тащить в «Sotheby’s» какую-нибудь «Боярыню Морозову» и иже с ней. Но запасники провинциальных музеев – ты был там, Игорь?

– Был, можешь не сомневаться.

– Тогда ты вооружен теми же аргументами, что и я. Картины гибнут. Вопрос: что лучше – продать некоторые, дабы спасти остальные, или пусть гибнут дальше?

– Меня можешь не спрашивать. А вот плебс, как ты изволишь выражаться, ничто же сумняшеся завопит – пусть гибнет.

– Плебс, как я изволю выражаться, не произнесет ни слова. Потому что, во-первых, даже не узнает, во-вторых, будет занят очередной работой, подкинутой мной или кем-то еще. Завизжит – это верно! – приснопамятная русская интеллигенция. Но только, милый ты мой, кто ж ее, убогую, когда слушал? В конце концов, я намерен создать при «Русском антиквариате» попечительский совет из числа наименее ангажированных – так, кажется, говорят теперь? – представителей нашей интеллигенции. Прикормим, конечно, как полагается – а дальше они сами, батенька, сами… Учить не надо. Такая грызня пойдет промеж высоколобых – удивилась бы и дворовая стая.

– Значит, свободный вывоз и полноправное участие в торгах…

– Ну, за полноправное тоже еще предстоит побороться. Больно нужны мы тамошним держателям рынка со своим залежалым… Боровиковским.

Коротко переглянувшись, они рассмеялись.

Приятное, что ни говори, возникает в душе чувство, когда собеседник одновременно с тобой улыбается одной и той же совсем не тривиальной шутке и вообще понимает многое из того, что ты еще только собирался сказать.

Москва, год 1953-й

Если строго придерживаться истины, страстным поклонником, исследователем и собирателем работ крепостного художника Ивана Крапивина был Всеволод Серафимович Непомнящий.

Игорь Всеволодович – скорее по инерции, а поначалу совершенно точно по инерции – продолжил дело отца. Но с годами втянулся, увлекся – и теперь, пожалуй, охотился за Крапивиным с подлинным азартом и душевным трепетом, знакомым каждому коллекционеру, независимо от того, что, собственно, он собирает – почтовые марки или ретроавтомобили.

Особенность фамильного увлечения, заметно выделявшая Всеволода, а затем Игоря Непомнящих в ряду известных коллекционеров, заключалась, однако, в том, что собирать было практически нечего.

При том, что Иван Крапивин, вне всякого сомнения, был одним из наиболее ярких и одаренных русских портретистов XIX века.

А вернее – мог им стать.

В этом, собственно, заключался трагический парадокс истории.

Ранние работы написаны были в ту пору, когда жил еще старый князь Несвицкий, Ваня Крапивин учился в рисовальном училище, а позже – в Российской академии художеств. Они имели успех и даже фурор.

Однако ж счастливое время отмерено было скупо.

Три заказных парадных портрета, три небольшие камерные работы, писанные, скорее, для души, несколько папок с эскизами – все, что осталось после Ивана Крапивина.

Все, что успел.

Прочее, что писал после несчастья, в лихорадке, в бреду два с половиной года не отходя от мольберта, – рвал, жег и пепел, говорят, порой рассыпал по ветру. И – плакал.

И была легенда.

Будто портрет крепостной актрисы Евдокии Сазоновой, писанный в ту роковую ночь, когда застиг их нежданно воротившийся князь, был-таки закончен.

Не в бреду, не в беспамятстве поминал его спасенный меценатами Крапивин.

Был портрет.

Однако – пропал.

То ли разгневанный князь изорвал полотно в клочья, то ли затерялось оно на княжьем подворье.

Нигде и никогда больше не объявлялся роковой портрет.

Но легенды – легендами, а Всеволод Серафимович Непомнящий был человеком в высшей степени образованным, вдумчивым, педантичным, к тому же имел определенно критический склад ума. Словом, Непомнящего трудно было представить во власти какой-либо сомнительной фантазии.

И тем не менее.

Безумная, фантастическая идея лежала в основе его увлечения Крапивиным. Позже он стал обладателем самой полной коллекции работ художника.

Четыре из шести существующих портретов – таким собранием не могли похвастать ни Третьяковка, ни Эрмитаж.

Двести листов – с эскизами и рисунками.

Письма.

Карандашные наброски в альбомах великосветских барышень и дам.