Антиквар

– Ну, не убивайся, родной, так уж сильно. Не думаю, что он так и сидит у телефона в слезах, в ожидании твоего звонка. Дел у Юрия Леонидовича поболе, чем у нас с тобой, так что… Однако появиться нужно. И знаешь что, давай завалимся к ним прямо с вокзала. Адрес я знаю. Это, кстати, недалеко от вокзала.

– Удобно ли в такую рань? И вообще…

– Они встают рано. Людмила – врач, а медики почему-то начинают работать чуть ли не затемно. А насчет удобства… Полагаю, что да. Они, как мне кажется, такие ребята – с изюминкой и с юмором, хоть и застегнуты снаружи на все пуговицы. К тому же мы ведь не на блины и даже не на чай. Обозначимся, вручим подарок и исчезнем. Стремительно. Пусть гадают потом, были мы на самом деле или со сна привиделись.

Вишневские жили в Сокольниках. Большой кирпичный дом в двух шагах от метро – когда-то такие называли «цековскими».

Лиза помнила, Игорь говорил, что квартира осталась от отца, тоже чекиста и вроде бы даже разведчика.

Домофон на двери подъезда отозвался довольно быстро.

Голос был женский.

– Доброе утро, Люда. Простите за раннее вторжение, это Лиза и Игорь. Юра наверняка о нас рассказывал…

Громко щелкнула невидимая кнопка.

Людмила Вишневская впустила их в подъезд, не дослушав и ничего не сказав в ответ.

Может, на самом деле явились не вовремя?

В лифте ехали молча, задор стремительно таял, уступая место неловкости.

Но – как бы там ни было – отступать было поздно.

На лестничной площадке, разглядев номер квартиры, Лиза потянулась к звонку.

И – отпрянула.

Дверь без звонка открыла высокая женщина с серым, измученным лицом.

В траурной черной одежде.

– Люда?

– Проходите. Юра действительно много говорил о вас.

Потом они сидели в просторной гостиной, и Юрий Вишневский непривычно строго смотрел с большой фотографии в черной рамке.

Фото стояло на какой-то тумбочке, а подле него, как положено, – большая рюмка водки, накрытая куском черного хлеба.

И две гвоздики в хрупкой вазочке.

– Он уехал сразу же, как закончил ваше дело. Даже отпуск не догулял. Что-то там произошло на границе с Грузией… и что-то еще готовилось. Словом, его выдернули очень быстро… А потом… Потом тоже быстро – через два дня мне позвонили. Там был бой. Он отправил своих ребят, а сам остался с пограничниками. Тех было мало, он сказал: лишние руки не помешают. Похоронили на Кунцевском, там его родители.

– Давно?

– Сорок дней скоро. Когда же? Все время сбиваюсь со счета. – Стряхнув оцепенение, она беззвучно зашевелила губами и вдруг остановилась, взглянула на Игоря, будто внезапно вспомнив о чем-то. – Послушайте, Юра перед отъездом оставил для вас какую-то бумагу. Его утром вызвали, он сразу уехал. А потом – меня уже не было дома – заскочил домой собраться. И оставил для вас… Сейчас… Это должно быть в кабинете…

Она неловко поднялась, неуверенно, будто слепая, вышла из комнаты. Но вернулась скоро, с тонкой пластиковой папкой.

– Возьмите. Это для вас.

Игорь, не удержавшись, заглянул в папку.

Первым, поверх стандартного машинописного листа, в ней лежал небольшой листок с неровным краем, вырванный, похоже, наспех из блокнота. На нем четким, размеренным почерком было написано следующее:

«Лиза, Игорь! Отпуск, к сожалению, закончился. Сегодня в суматохе, однако, образовалось полчаса свободного времени. Сгонял в архив, потому как с некоторых пор стал задаваться одним вопросом из области далекого прошлого, как, собственно, у нас с вами принято.

Что за вопрос – поймете из архивной справки, которую мне вопреки всем существующим нормативам и правилам подготовили и выдали аккурат за те полчаса, что были в распоряжении.

Повезло.

Вам, между прочим.

Читайте и – уж не знаю?! – радуйтесь, восторгайтесь, трепещите. Словом, чувствуйте!

Вернусь – обсудим и, надеюсь, обмоем.

Удачи!

Вишневский».

Стандартный листок, испещренный машинописным текстом, был той самой архивной справкой, о которой писал Вишневский.

Она гласила: