Антиквар. Бестужев. Бешеная. Мамонты. Сибирская жуть. На то и волки

— Мимо мишени… — сказал Данил, ничуть не рассердившись. — Бывают ситуации, когда никакие деньги не смогут ничего компенсировать. Я не просто платный исполнитель — ваши дружки собрались развалить и мое предприятие. Тут никаких денег не хватит. А этот элегантный господин, на коего вы показали столь пренебрежительно, не перекупается по одной-единственной простой причине: не перекупаясь, он сохранит репутацию незапятнанной и благодаря этому заработает столько, что опять-таки бесполезнылюбые контрпредложения… Мы не продаемся как раз оттого, что — циники.

— И все же?

— Давайте оставим это. У вас в «дипломате» обнаружился крайне интересный листок. В самолете, должно быть, набрасывали? Кружочки с буквами, стрелочки… Буквы очень напоминают сокращенные до аббревиатуры названия иных столичных газет, план информационного обеспечения акции?

Пацею должны были показать?

— Я и не говорила, что знаю какого-то Пацея…

— Скажете, — заверил Данил. — Вы поверьте, мы люди без всяких предрассудков, я уже говорил. Палач не знает роздыха, и все же, черт возьми, — работа-то на воздухе, работа-то с людьми… Что вы морщитесь? Не нравится такая поэзия? Привыкли к чему-то более элегическому? Есенина вам почитать? Извольте. Пей со мною, паршивая сука… Не морщите носик, это тоже Есенин. Хотя я ни за что не стал бы пить с прошмандовками вроде вас…

— Слушайте, вы!

— Возможно, я и был бы с вами более галантен.

Очень может быть. Но здесь убивают людей, вы понимаете? Людей убивают. В том числе и совершенно непричастных, виновных только в том, что в их смерти кто-то увидел неплохую декорацию…

— Не понимаю, о чем вы, — сказала она высокомерно. — Я в жизни и пальцем никого не тронула. И мои знакомые тоже.

А ведь я ее ненавижу, подумал Данил. За прошлое, пусть она к нему и непричастна. Нет ни капли ненависти к тем вождям, которых охранял когда-то, зато скулы сводит при воспоминаниях о той своре дочки, племянники, дядья, холеные бляди, прихлебатели, мужья внучек-страшилок, трахавшие их исключительно в темноте, стиснув зубы… И это вовсе не злоба безропотного лакея, тут нечто серьезнее: свора сама по себе была скопищем пустышек, ничтожеств, процветавших исключительно за счет близости к охраняемому телу.

Вожди, как к ним ни относись, все-таки были личностями, по крайней мере, пока не одряхлели до маразма…

Так что очаровательная Ада — всего лишь скверное, дешевое, в мягком переплете переиздание. Из той же своры.

— Удивляюсь я твоему ангельскому терпению, — подал голос Франсуа. — Я бы не смог с этой блядью столько времени вести светские беседы, да еще улыбаться почти мило.

— Ларчик просто открывается, — усмехнулся Данил. — У нас немало времени, можем себе позволить многословие… Впрочем, времени не так уж и много…

Ада, мне интересно, вы хоть понимаете, что своей алчностью мно-огое запороли? Если бы не ваши ставочки против Батьки, на вас могли и не выйти вообще, остальных так и так взяли бы за хобот, но вы могли проскользнуть сквозь невод, оставшись совершенно мне неизвестной…

— Послушайте, — досадливо поморщилась Ада. — Не пора ли кончать этот балаган? Я совершенно не представляю, чего вы от меня требуете. Я хочу встать и уйти отсюда. Я понимаю, вы мне не дадите подбежать к окну, разбить стекло, заорать на всю улицу… А вы-то понимаете, что вам оторвут головы?

— Антураж виноват, — снова вмешался Франсуа. — Я тебе говорил, такие декорации ей внушают ложное спокойствие. Обычная городская квартира, за окном солнышко светит, машины ездят… Ее надо сунуть в какой-нибудь подвал и для начала дать пару раз по гладкой мордашке. Можно, я с ней поработаю?

Сыграем в Билла и Монику, красотка, а если начнешь кусаться, кости поломаю, они у тебя тоненькие…

Ада, сбросив его руку, вскочила:

— Вы, пидора, понимаете или нет… Данил с превеликим удовольствием залепил бы оглушительную, смачную пощечину — так, чтобы рухнула в кресло.

Замахнулся — и с трудом удержал руку, сообразив, что ему хочется бить эту сучку. Не ради информации, не истины для, попросту бить и бить, пока с холеной мордашки не пропадет всякая спесь…

Он перевел дух, громко позвал:

— Митрадора Степановна!

Вошла Митрадора, в тренировочном костюме, без всяких, конечно же, регалий. Воззрилась на Данила с равнодушной готовностью обученной овчарки.

— Вот такое дело, Митрадора Степановна… — протянул он, сам чуточку испугавшись полыхнувшей в нем вспышки злостной радости, чуть ли не садистского удовольствия. — Эта дама никак не хочет быть со мной откровенной, а мне меж тем жизненно необходимо, чтобы она спрятала подальше гонор и ответила на все вопросы… Не проведете ли воспитательную беседу? Я вас не ограничиваю ни временем, ни прочим… Только чтобы соседи, боже упаси, не подумали ничего такого…

— Слушаюсь, — невозмутимо сказала Митрадора, подошла к сидящей, взяла двумя пальцами лацкан серого пиджачка в стиле «унисекс» со сверкавшей на нем затейливой брошью, россыпью немаленьких бриллиантиков. — Упаковку беречь?

— Желательно, — кивнул Данил.