Антиквар. Повести и рассказы

А между тем и одного взгляда на «секретик» было довольно, чтобы понять, до какой степени были оправданны его страхи. Это был совсем не обычный «секретик» из тех, что делаются каждый день; отнюдь нет; в нем и следа не было от скучной рутины, от затверженного шаблона, в котором безошибочно дает себя знать тупая заурядность. Наоборот: даже фольга была в нем особенной. Снятая с ромовой конфеты, вся в желтых звездах по синему полю, она окаймляла полураскрытый бутон шиповного цветка, края ее были ущемлены темными гладкими щепками, а рядом с цветком, головой к нему, лежал американский резиновый индеец, походивший бы под стеклом на мумию, если бы из-под стекла не продолжал замахиваться резиновым своим томагавком, весь скорчившись от угрозы. Этот индеец был Дозорскому слишком знаком.

Принадлежал он некой Эле, светловолосой соседке Дозорского с верхнего этажа и его бывшей подружке; весь «секретик» тоже был явно делом ее рук. От общего ли несовершенства мира, о котором Дозорский, впрочем, пока ничего не знал, или по причинам еще более тайным, их дружба после краткого, но радостного для обоих начала повредилась и распалась чуть не сама собой, у всех на глазах. Что тут сыграло роковую первую роль, что вторую, сложно было бы теперь решить. Конечно, в свой черед, стена подъезда была украшена магической формулой с знаком плюс; конечно, «жених и невеста», древнее, как упрек творца, тоже было пущено в ход. Но и без них мелкие размолвки лишь ждали минуты, чтобы обратиться в ссору. Ссора перешла в драку (Дозорского хлопнули по носу, а он сам, не зная, что делать, как-то неловко схватил Элю за руку, оцарапав ей локоть). Тощее перемирие омрачилось скорым предательством, и после того зной вражды уже не ведал прохлады. Обе стороны чуждались друг друга, однако ж числили друг за другом долги, и индеец как раз тоже составлял важную часть контрибуции, на которую претендовал Дозорский. Переходя к нему в руки, он восстанавливал, на взгляд Дозорского, попранную справедливость; о том же, что, в свою очередь, могли потом взыскать долг с него самого, Сергей Михайлович как-то не подумал… Впрочем, ему помешали.

Только что он, отбросив стекло и извлекши индейца из его могилы, сунул его в карман штанов и протянул руку к совку, готовясь тщательно скрыть следы грабежа, как за его спиной совершенно неожиданно раздалось чье-то сопение и шмыганье носом. Дозорский стремительно обернулся. Он, конечно, знал, кого увидит, и точно: его приятель, коротышка Андрюша, называемый по ряду примет Андрюшей-Хрюшей, стоял и наблюдал за его действиями, от интереса расслабив и даже опустив нижнюю губу. Дозорский взбесился.

Собственно, Хрюша был по натуре своей безобиднейшей мирной тварью, к тому же забитой до глупости. Он любил Дозорского, так как тот снисходил к нему и его жалел (мама разъяснила как-то Сергею Михайловичу, сколь худо обращаются родители с Хрюшей, чем довела его самого до слез) и, кроме того, никогда его не обижал, хотя, правда, другие тоже не трогали бедного Хрюшу. Но теперь Дозорский весь кипел. Этот дурак мог, пожалуй, и проболтаться, и даже без толку было его предупреждать, разве только пугнуть. Сжав кулаки, он вскочил с колен и шагнул к Хрюше.

– Ты чего? чего?.. – в ужасе забормотал тот, сразу побледнев и отступая.

Бледность его, в свою очередь, испугала Дозорского.

– Я… Ты дурак… Я тебя звал, что ли? Щас как дам! – бормотал он бессильно, опустив руки.

Андрюша-Хрюша понял, что его бить не станут. Тотчас обычный цвет вернулся к нему, а в маленьких глазках замелькала обида.

– Ладно-ладно, – проговорил он, мстительно щурясь. Он, конечно, не думал мстить. Но этот прищур и хлипкое «ладно-ладно» – это было все, чем он мог отплатить миру за все невзгоды.

Дозорский был растроган им.

– Ну… ты не злись, Хрюшенька, – сказал он покаянно (Хрюшу звали так не только за глаза). – Я тут хотел «секретик» спрятать, – он посмотрел на разрытую яму.

– Я не скажу ведь, – посулил Хрюша, тотчас забыв месть.

– Э, скажешь.

– Нет, не скажу. Честно.

Он даже гордо выпрямил спину. На Дозорского он смотрел снизу вверх, а теперь еще думал подольститься к нему, и это добавило в его голос твердости.

– Нет, скажешь, – решил Дозорский, притворяясь мрачным. На деле он был рад, что провел простодушного Хрюшу.

– Нет, не скажу, не скажу, не скажу!..

– Не скажешь? Никому-никому? Ну… ну ладно.

Делая вид, что поддается Хрюшиным уговорам, он снова присел в кустах и взял совок. Ему пришлось теперь отыскать стекло и добросовестно восстановить status quo «секретика», чего он прежде делать не думал. Он утешил себя тем, что индеец остался все-таки при нем, у него в кармане.

– Смотри только, – велел он еще. – Разболтаешь, то ты мне не друг… – Тут внезапно новая мысль его осенила. – А как сегодня? а? – Он подмигнул Хрюше, принизив слегка голос. Тот опять испугался.

– Не-е, – протянул он. – Она дома сидит.

– И не уйдет?

– Не знаю.

Хрюша насупился; видно было, что ему не хочется говорить об этом. Дозорский вздохнул.