Антикварий

(Как ни странно, об этой обиде, неумышленно нанесенной ей ветреной школьницей, она говорила с таким давним ожесточением, какое после огромного промежутка времени не могло бы быть оправдано, да и не могло бы возникнуть у человека в здравом рассудке.)

— Да, она презирала и высмеивала меня, но презревший тартан да страшится кинжала!

Она приумолкла, потом заговорила снова:

— Я не отрицаю, что ненавидела ее больше, чем она заслуживала. После моих слов моя госпожа графиня настойчиво продолжала:

«Элспет Чен, этот своенравный мальчишка женится на девке с фальшивой английской кровью. В былые дни я могла бы бросить ее в гленалленский массимор note 150, а его посадить на цепь в башне Стретбоннела. Но эти времена прошли, и власть, которая должна была бы принадлежать знатным людям страны, перешла к изворотливым крючкотворам и к их еще более низким помощникам. Выслушай же меня, Элспет Чен! Если ты дочь твоего отца, как я — дочь моего, я найду средство помешать их браку. Она часто ходит на утес над твоим жилищем и смотрит оттуда, не видна ли лодка ее милого (Вы, вероятно, помните, милорд, как вы любили выходить под парусом в море? ) Сделай так, чтобы он нашел ее на сорок сажен ниже, чем ожидает! »

— Да, вы можете смотреть на меня во все глаза, и хмурить лоб, и сжимать кулаки, но как верно то, что я должна предстать перед тем единственным, кого я боюсь, — о, почему я не боялась его сильнее! — таковы были слова вашей матери. Зачем стала бы я вам лгать? Но я не согласилась запятнать свои руки кровью. Тогда она сказала:

«По законам нашей святой церкви они слишком близкие родственники. Но я не удивлюсь, если оба они в своем непослушании дойдут до того, что станут еретиками».

Это был ее дополнительный довод. А так как дьявол всегда внушает коварные мысли таким, как я, забирающимся выше, чем следует, я, к несчастью, вставила: «Но их можно было бы уверить в таком близком родстве, при котором никакой христианский закон не разрешит их брака».

Тут лорд Гленаллен повторил ее слова, закричав так пронзительно, что, казалось, крыша хижины развалится у них над головами:

— Ах! Значит, Эвелин Невил не была… не была…

— Дочерью, хотите вы сказать, вашего отца? — продолжала Элспет. — Нет! Будет ли это новой пыткой для вас или утешением, узнайте правду, она такая же его дочь, как я.

— Не обманывай меня, женщина! Не заставляй меня проклясть память матери, которую я только что похоронил, за участие в заговоре самом жестоком, самом адском…

— Подумайте, милорд Джералдин, прежде чем проклинать память умершей родительницы, нет ли среди живых человека с кровью Гленалленов в жилах, чьи прегрешения привели к этому ужасному несчастью.

— Ты подразумеваешь моего брата? Но он тоже умер, — возразил граф.

— Нет, — ответила сивилла, — я подразумеваю вас самого, лорд Джералдин. Если вы не нарушили сыновний долг послушания и не женились тайно на Эвелин Невил, когда она гостила в Нокуинноке, наш заговор мог бы на время разлучить вас, но по крайней мере к вашему горю не примешивались бы жестокие угрызения совести. Ваше собственное поведение напитало ядом то оружие, которым мы вас поразили, и оно пронзило вас с тем большей силой, что вы сами ринулись ему навстречу. Если бы ваш брак был оглашен и признан, наш замысел создать непреодолимое препятствие на вашем пути был бы невыполним.

— Боже милостивый! — воскликнул несчастный дворянин. — Словно пелена спала с моих затуманенных глаз! Да, теперь я хорошо понимаю те неясные намеки, которыми пыталась меня утешить моя несчастная мать, ставя под сомнение то страшное дело, хотя ее же козни заставили меня считать, что я в нем повинен.

— Она не могла сказать яснее, — ответила Элспет, — не признавшись сама в обмане, а между тем она скорее дала бы разорвать себя дикими конями, чем открыть то, что содеяла. И будь она еще жива, ради нее молчала бы и я. В роду Гленалленов были твердые сердца и у мужчин и у женщин. Такими были в старые времена все, кого собирал боевой клич «Клохневен». Они стояли плечом к плечу, и ни один не покидал вождя из любви к золоту или выгоде, к добру или злу. Теперь, говорят, времена переменились.

Несчастный граф был слишком погружен в свои собственные смутные и тягостные мысли, чтобы заметить суровые и полные дикой преданности слова, в которых даже при последнем проблеске жизни злосчастная виновница его бедствий упрямо находила источник мрачного утешения.

— О небо! — воскликнул он. — Итак, я неповинен в самом ужасном преступлении, какое может запятнать человека. Хотя оно и было невольным, сознание вины погубило мой покой, разрушило мое здоровье и привело меня к преждевременной могиле. Прими, боже, — с жаром произнес он, устремив взор ввысь, — мое смиренное благодарение! Хоть я и доживу свой век несчастным, все же я умру чистым от такого противоестественного греха. А ты продолжай, если можешь еще что-нибудь сообщить, пока у тебя есть голос, чтобы говорить, а у меня силы — слушать.