Антикварий

— Дэви Уилсон, — начал он свое повествование, — обычно называемый Снаффи[69] Дэви за неизлечимое пристрастие к черному нюхательному табаку, был настоящим королем следопытов, рыщущих по всяким закоулкам, погребам и лавкам в поисках редких книг. У него было чутье ищейки и хватка бульдога. Он обнаружил напечатанную готическим шрифтом старинную балладу среди листов судебных актов и выискивал editio princeps[70] под маской школьного издания Кордерия[71]. Снаффи Дэви за два гроша, или два пенса на наши деньги, купил в Голландии, в какой-то лавке, книгу «Шахматная игра», вышедшую в свет в тысяча четыреста семьдесят четвертом году, первую книгу, вообще напечатанную в Англии. Он продал ее некоему Осборну за двадцать фунтов, получив еще в придачу книг на такую же сумму. Осборн перепродал этот несравненный клад доктору Эскью[72] за шестьдесят гиней. На распродаже имущества доктора Эскью, — продолжал старый джентльмен, воспламеняясь от собственных слов, — цена этого сокровища взлетела до головокружительной высоты, и оно было приобретено самим королем за сто семьдесят фунтов стерлингов! Если бы теперь появился другой экземпляр этой книги, один бог знает, — воскликнул он, всплеснув руками и глубоко вздохнув, — один бог знает, какой выкуп пришлось бы за него дать. А между тем первоначально книга была приобретена благодаря умелым поискам за столь малую сумму, как два пенса[73]. Счастливый, трижды счастливый Снафи Дэви! И да будут благословенны те времена, когда твое упорство и усердие могли так вознаграждаться!

— Но и я, сэр, — продолжал Олдбок, — хотя и уступаю в настойчивости, проницательности и присутствии духа этому замечательному человеку, могу показать вам несколько — очень немного — вещей, которые я собрал не с помощью денег, что мог бы сделать всякий состоятельный человек, хотя, как говорит мой друг Лукиан[74], богач иногда, швыряя монеты, только являет этим свое невежество. Нет, я добыл их таким способом, который показывает, что и я кое-что смыслю в этом деле. Взгляните на эту коллекцию баллад: здесь нет ни одной позднее тысяча семисотого года, а многие на сотню лет старше. Я выманил их у старухи, любившей их больше, чем свою псалтырь. Табак, сэр, нюхательный табак, и «Совершенная сирена» — вот за что она отдала их! Чтобы получить вот этот поврежденный экземпляр «Жалоб Шотландии»[75], мне пришлось распить две дюжины крепкого эля с ученым владельцем, который в благодарность отказал мне ее в своем завещании. Эти маленькие эльзевиры[76] — память и трофеи многих вечерних и утренних прогулок по Каугейту, Кэнонгейту, Боу[77], улице святой Марии, одним словом, повсюду, где можно найти менял и продавцов всяких редких и любопытных предметов. Как часто стоял я и торговался из-за полупенни, чтобы поспешным согласием на первоначальную цену не дать продавцу заподозрить, как высоко я ценю покупаемую вещь! Сколько раз я дрожал от страха, как бы случайный прохожий не встал между мной и моей добычей. В каждом бедном студенте-богослове, остановившемся перед лавкой и перелистывавшем разложенные книги, я видел любителя-соперника или переодетого хищника-книготорговца! А потом, мистер Ловел, представьте себе это удовлетворение хитреца, когда платишь деньги и суешь покупку в карман, изображая холодное равнодушие, а у самого в это время руки трясутся от радости! А потом — ослеплять более богатых и ревнивых соперников, показывая им подобное сокровище (при этом он протянул гостю черную, с пожелтевшими листами, книжонку размером с букварь), наслаждаться их удивлением и завистью, окутывая при этом дымкой таинственности свою осведомленность и ловкость, — вот, мой молодой друг, самые светлые минуты жизни, разом вознаграждающие за весь труд, и огорчения, и неослабное внимание, которых в особенно большой мере требует наша профессия!

Ловел немало потешался, слушая такие речи старого джентльмена, и, хотя не мог полностью оценить достоинства того, что было перед его глазами, все же восхищался, как и ожидалось от него, сокровищами, которые показывал ему Олдбок. Здесь были издания, почитаемые как первые, а тут стояли тома последующих и лучших изданий, ценимые едва ли меньше. Тут была книга, примечательная тем, что в нее были внесены окончательные авторские исправления, а подальше — другая, которая — странно сказать! — пользовалась спросом потому, что исправлений в ней не было. Одной дорожили потому, что она была издана ин-фолио, а другой — потому, что она была в двенадцатую долю листа, некоторыми — потому, что они были высокие, другими — потому, что они были низенькие. Достоинство одних заключалось в титульном листе, а других — в расположении букв слова «Finis»[78]. Не было, по-видимому, такого отличия, хотя бы самого мелкого или ничтожного, которое не могло бы придать ценность книге, при одном непременном условии — что она редкая или вовсе не встречается в продаже.