Антикварий

— Тише, тише, сударыни мои! — остановила их миссис Мейлсеттер. — Вы начисто промахнулись. Это — из матросской песенки. Я сама слышала, как он ее пел: там говорится, что он верен девушке, как магнитная игла — полюсу.

— Ладно, ладно! Я очень рада, если это так, — промолвила милосердная миссис Хьюкбейн. — Но все равно девушке ее положения непристойно вести переписку с офицером короля.

— Против этого не спорю, — сказала миссис Мейлсеттер. — Но от любовных писем почте большой доход. Поглядите-ка, здесь несколько писем сэру Артуру Уордору, и почти все заклеены облатками, а не воском. Помяните мое слово, ему недолго до разорения!

— Конечно. Это деловые письма, а не от его знатных друзей со всякими там гербами на печатях, — заметила миссис Хьюкбейн. — Придет конец его чванству. Он уже год увиливает и не платит по счету моему мужу, а ведь тот гильдейский староста!

— И моему задолжал за полгода, — подхватила миссис Шорткейк. — Этот баронет подгорел, как хлебная корка.

— Тут, кажется, письмо, — прервала их рачительная содержательница почты, — от его сына капитана, потому что на печати такой же герб, как на нокуиннокской коляске. Наверно, он едет домой посмотреть, что можно спасти от огня.

Покончив с баронетом, они взялись за эсквайра.

— Вот два письма для Монкбарнса — на этот раз от каких-то его ученых друзей. Посмотрите, как густо они исписаны до самой печати, чтобы не оплачивать двойного веса. Как это похоже на самого Монкбарнса! Когда ему надо что-нибудь отправлять, в пакете всегда полная унция: зернышко аниса — и то перетянуло бы; но излишка веса, даже самого малого, не бывает. Я давно бы вылетела в трубу, если б стала так отвешивать моим покупателям перец, и серу, и прочие сласти.

— Изрядный скряга этот монкбарнсский лэрд, — сказала миссис Хьюкбейн. — Когда ему требуется немного грудинки августовского барашка, он поднимает столько шума, словно покупает филейную часть целого быка. Угостите нас еще рюмочкой коричневой (вероятно, она хотела сказать «коричной») воды, миссис Мейлсеттер, милочка! Эх, подружки, если б вы знали его брата, как я его знала! Сколько раз он, бывало, шмыгал ко мне с парой диких уток в ягдташе, когда мой первый муж уезжал в Фолкерк на ярмарку… Да, да, не будем теперь об этом говорить!

— Я не скажу про Монкбарнса ничего худого, — заметила миссис Шорткейк. — Правда, брат его не приносил мне диких уток, но он сам — человек порядочный, честный. Мы поставляем им хлеб, и он рассчитывается с нами каждую неделю. Только он очень разъярился, когда мы послали ему выписку из книги вместо бирок[270]. Он сказал, что бирки — настоящий старинный способ расчета между продавцами и покупателями. И это, конечно, верно.

Глядите — пекаря жена.
Меж двух корзин идет она,
Колыша счетные лучинки,
Уложенные в серединке.

— А вот поглядите сюда, соседки, — прервала их миссис Мейлсеттер.

— Тут есть на что полюбоваться! Вы бы, верно, немало дали, чтобы узнать, что там внутри! Это совсем не то, к чему мы привыкли. Видали вы подобное: «Уильяму Ловелу, эсквайру, проживающему у миссис Хедоуэй, Хай-стрит, Фейрпорт, близ Эдинбурга». Это всего лишь второе письмо, полученное здесь для него.

— Ради бога, дайте взглянуть! Ради бога, дайте взглянуть! Это ведь тот самый, о ком в городе никто толком не знает. Такой красивый молодой человек! Дайте посмотреть… дайте посмотреть! — восклицали обе достойные дочери праматери Евы.

— Ну нет! — прикрикнула на них миссис Мейлсеттер. — Прошу вас, станьте подальше! Это вам не четырехпенсовое письмишко, за которое мы можем ответить перед начальством из своего кармана, если что-нибудь случится. За него уплачено двадцать пять шиллингов, и приложено распоряжение секретаря переслать с нарочным адресату, если его не окажется дома. Так что, прошу, держитесь подальше! С этой штукой шутить не приходится.

— Дайте же поглядеть хоть снаружи!

Однако при осмотре они не обнаружили ничего, кроме различных свойств, которые философы приписывают материи: длины, ширины, толщины и веса. Конверт был сделан из прочной толстой бумаги, непроницаемой для любопытных глаз кумушек, которые пялили их так, что они чуть не выскакивали из орбит. Печать представляла собой глубокий и четкий оттиск какого-то герба, и с ней ничего нельзя было поделать.

— Вот беда, — сказала миссис Шорткейк, взвешивая письмо в руке и, несомненно, надеясь, что воск — увы, слишком хороший! — размягчится и растает. — Мне так хочется узнать, что здесь написано! Этот Ловел строит из себя самого загадочного человека, какой когда-либо ходил по мостовой Фейрпорта.

— Ладно, ладно, подружки! — сказала почтмейстерша. — Мы с вами посидим и поболтаем об этом. Бэби, принеси-ка кипятку для чая. Я очень обязана вам за печенье, миссис Шорткейк. Мы запрем лавку, кликнем Бэби и поиграем в картишки, а потом придет домой хозяин, и тогда мы отведаем превосходной телячьей печенки, которую вы так любезно прислали мне, миссис Хьюкбейн.