Антикварий

— Бедное дитя, — пробормотал старый Эди, — если он поспит в этой сырой дыре, то, может быть, и не проснется или схватит тяжкую болезнь. Не то что наш брат, — мы-то можем спать где угодно, лишь бы брюхо было полно. — Садитесь, мистер Ловел, садитесь, молодой человек! Я так думаю, что молодой капитан выкарабкается. В конце концов не вы первый, с кем случилась такая беда. На моих глазах убивали много людей, и я сам в этом помогал, хоть мы вовсе не ссорились, но если можно убивать людей без всякой ссоры, лишь за то, что они носят не такую кокарду, как у тебя, и говорят на чужом языке, то можно простить и человека, если он убьет своего смертельного врага, когда тот выйдет в поле вооруженный, чтобы убить его самого. Я не говорю, что это хорошо, — боже избави! — или что не грешно отнимать у человека то, чего не можешь вернуть, то есть жизнь, но я говорю, что этот грех может быть прощен, если виновный покается. Грешные мы люди! Только уж поверьте старому седому грешнику, который понял, какой дурной дорогой он шел: Священное писание сулит спасение даже худшим среди нас, лишь бы в нас была жива вера.

Такими крохами утешения и благочестия нищий старался успокоить Ловела и занять его внимание, пока сумерки не сгустились в ночной мрак.

— А теперь, — сказал Охилтри, — я отведу вас в местечко поприятнее; я там частенько сиживал да слушал крик совы в кустах и глядел, как лунный свет пробивается сквозь окна старых развалин. Ночью там никого не может быть, а если бы даже эти негодяи — помощники шерифа да констебли — и хотели искать там чего-нибудь, они это давным-давно сделали. Удивительно, что при всех своих указах и королевских ключах[326] они такие же трусы, как любой из нас. Случалось мне в свое время нагонять на них страху, когда они подбирались слишком близко! А теперь, благодарение небу, им не за что донимать меня, разве — за то, что я старый человек и нищий. Эта бляха неплохо меня защищает. И потом, знаете ли, мисс Изабелла Уордор — надежная опора. (Ловел вздохнул.) Ну, ну, не падайте духом! Все еще может уладиться. Дайте девушке время разобраться в собственном сердце. Она первая красавица в наших краях и мой добрый друг. Я сейчас прохожу мимо тюрьмы для бродяг так же спокойно, как мимо церкви в день субботний, и к черту пойдет тот, кто тронет теперь хоть волос на голове старого Эди. Когда забреду в город, я шагаю по самой середке панели и прохожу плечо к плечу мимо судьи, словно это не судья, а грязный мальчишка.

Произнося эти слова, нищий в то же время перекладывал груду камней в одном из углов пещеры. Под камнями был вход на лестницу, о которой упоминал Эди, и он стал подниматься по ней. Ловел покорно и молчаливо следовал за ним.

— Воздух-то здесь чистый, — сказал старик. — Об этом позаботились монахи. Они, думается мне, любили дышать полной грудью. Вот и просверлили тут и там дырки наружу. Оттого воздух здесь прохладный и свежий, как капустный лист.

Ловел, в самом деле, убедился, что лестница хорошо проветривается. Узкая, но не длинная и нисколько не разрушенная, она скоро вывела их в тесную галерею, которую монахи умудрились проложить внутри боковой стены алтаря; воздух и свет проникали сюда через отверстия, искусно скрытые под завитками готических орнаментов.

— Этот потайной ход когда-то обходил чуть не все здание, — объяснил нищий, — а потом шел в стене, где, говорит Монкбарнс, была затрапезная (вероятно, Эди подразумевал трапезную), и дальше, до самого дома приора. Видно, он иной раз слушал, что говорили монахи за едой, а потом мог прийти сюда и посмотреть, что они там, внизу, делают да бубнят ли свои псалмы. Ну, и, приглядев, все ли в полном порядке, он мог уйти и привести к себе какую-нибудь красотку. Монахи, если про них не лгут, были по этой части ребята не промах. Но наш брат давно уже положил немало труда, чтобы кое-где подправить ход, а кое-где обрушить его. Мы боялись, как бы кто посторонний не нашел дороги в пещеру. Тогда дело обернулось бы для нас худо и, будьте уверены, у многих наших зачесалась бы шея.