Антикварщики

Симонов вцепился мертвой хваткой в альбом и отправился в свой кабинет. Снова возник он на пороге часа через два. У него был вид человека, стоявшего на стройке под стрелой и этой же стрелой слегка пришибленного.

– Насмотрелся? Ты как гашиша накурился, – отметил Железняков.

– Обалдеть можно, – покачал головой Симонов. – Вы бы только знали, что нашли.

– Ты нам и расскажешь.

– Помните, дочка Порфирьева говорила, что одну особенно дорогую марку отец ее даже не включил в каталог своих ценностей. Мы не знали, о чем речь… Вот она, эта марка.

Симонов ручкой показал на грязный, исчерканный штемпелями кусок бумажки.

– Ты не путаешь? – спросил я. – Дрянь какая-то.

– Путаю, ха!.. Вы вообще знаете, что такое марки? Скажете, что это просто знак оплаты сбора за пересылку почтовых отправлений?

– Мудрено, но по существу, – кивнул Железняков.

– Первая марка появилась в начале девятнадцатого века в Англии. – Симонов завел любимую пластинку. Обычно слушателей у него немного, а точнее – нет совсем. Но теперь мы по долгу службы обязаны выслушивать его лекцию. И он, счастливец, ловил момент. – Первая в мире марка была с профилем королевы Виктории. Хотя правила та больше полусотни лет, на марках великая королева не старела. Вот самая первая марка, – он показал на небольшую блеклую марку.

– Ты что? Правда? – заинтересовался я.

– У тебя реакция дремучего непрофессионала. Эта марка не представляет никакой ценности. Их тьма. Другое дело редкие марки. Самая дорогая марка в мире, Розовая Гвиана, в семидесятом году была продана почти за триста тысяч долларов США. Нужно учитывать, что с того времени цены на эти вещи взлетели очень сильно, а доллар рухнул. И на сколько она тянет сейчас, не скажет никто. Такие вещи продаются редко, и аукцион с ними – событие исключительное.

– Три сотни тысяч. Солидно, – оценил Железняков.

– Самые дорогие марки появлялись по случайности. Например, Голубая Гвиана не стоит ничего. Но рабочие перепутали краску, и появилось несколько розовых экземпляров, которые стали стоить безумные деньги. Второе место по ценности занимает Маврикий. Эта марка появилась по пьяному делу. Жена губернатора далекого провинциального острова Маврикий разослала приглашение на бал со специально изготовленной по этому поводу маркой. Пьяный рабочий напрочь забыл текст, и вместо «Почтовая марка» там было изображено «Сбор погашен». Марки сожгли. Осталось лишь двадцать штук.

– Вот так по ошибке глупые, никчемные, бесполезные в хозяйстве вещи приобретают огромную ценность, – подытожил Железняков.

– Ну и что? Это судьба и большинства произведений искусства. Возьмите живопись. Там что, все определяется качеством? Портрет на уровне фаюмского сегодня напишет любой более-менее приличный художник в свободное от работы по изготовлению конфетных оберток время. Но фаюмским портретам две тысячи лет, и их считаные единицы, а конфетных оберток, пусть даже и очень красивых, миллиарды. Немало художников способны создать полотна не хуже большинства импрессионистов. Но импрессионисты были первыми и протоптали дорогу, и их последователи считаются обычными подражателями или, ну, если очень повезет, продолжателями. Абстрактные полотна с эстетической точки зрения вообще не стоят ничего, лучшие их образцы годятся разве только на обои, но – реклама, рынок, бизнес.

– Умный ты, – покачал я головой. – А Рембрандт, Серов, Веласкес? Да те же Клод Мане, Гоген?

– Это пики. Заснеженные неприступные вершины. Но не о них речь. В ряду случайных объектов всеобщего обожания и безумных денежных трат марки занимают свою нишу… Вы говорите, они ничего не стоят. А кипящие страсти, бешеные деньги, аукционы, интриги вокруг них! Кровь, наконец! Нет, ребята, эти вещи достойны уважения.

– Сократ ты наш, – хмыкнул я. – Какие тут ценные марки?

– Несколько. Нью-йоркский десятицентовик. До того как почтовое ведомство США начало централизованно выпускать марки, каждый почтмейстер печатал свои. Среди них попадаются весьма ценные. Но десятицентовик просто мусор по сравнению с этой. Пятикопеечная тифлисская марка.

– Что в ней особенного? – недоверчиво произнес Железняков. – На вид за нее больше пяти копеек и не дашь.

– Ага, пять копеек. В мире их три. Они принадлежали самому Фаберже. В двадцатые годы были проданы на аукционе в Европе. В семидесятые снова выставлены на продажу в США. Вы нашли четвертую марку, и тянет она, уверяю вас, на сотни тысяч долларов. Вы не представляете, какой шум поднимется у филателистов после подобной находки. Это все равно как археологам раскопать нетронутую египетскую гробницу.

Я задумчиво погладил поверхность альбома, осторожно провел пальцем по поверхности тифлисской марки.