Антиквары

«Тоже мне, знаток женщин!» — недовольно подумал Бугаев. Он уже начал раздражаться оттого, что разговор принял затяжной характер. Все вокруг да около и ничего конкретного. Казалось, что волейболисты, приезжавшие на поляну, гордились тем, что ничего друг о друге не знают.

— А кто мог бы знать Елену... поближе? — спросил он.

— Представления не имею. К ней все очень хорошо относятся, считают старожилкой поляны. Лена очень контактная, всегда готова оказать какую-нибудь помощь, мелкую услугу...

— Например?

— Да всякие мелочи! Поделиться едой, сходить за водой к реке. Сам видел, как она помогала шоферу Плотского мыть машину. — Казаков вдруг задумался, потом окинул Бугаева оценивающим взглядом: — И вообще, мне кажется, что Лена в него влюблена.

— В шофера?

— Нет, в самого директора.

Бугаев встал со скамеечки.

— Спасибо. На всякий случай запишите мой телефон. Вдруг вспомните фамилию, место работы кого-то из своих партнеров позвоните. — И глядя, как Виктор Николаевич записывает телефон, добавил. — А план, который вы нарисовали, я реквизирую. С вашего разрешения.

Казаков вырвал листок, протянул Бугаеву. Когда майор подходил к проходной, Казаков его окликнул. Он бежал следом, легко и пружинисто.

— Семен Иванович! Вспомнил. — Виктор Николаевич, довольный, улыбался. — Такая простая фамилия — Травкина. Я пошел в другой корпус, а там на газоне траву косят. Вот и вспомнил.

— Спасибо, — улыбнулся в ответ Бугаев. — Это уже что-то!

— Только вы про сигареты... — Казаков прижал палец к губам. — Ни-ко-му.

9

К концу рабочего дня в кабинет полковника заглянул Белянчиков, молча положил на стол старенькую, выцветшую папку, на которой было написано: «Дело № 880». И еще: «Военный трибунал г. Ленинграда. Хранить постоянно. Начало 12/VII 43 г.».

— Всю надо читать или ты изложишь самую суть?

— Начни, — многообещающе сказал Белянчиков. — Тебе это будет интересно вдвойне. А если о сути — так это папочка про хозяина комнаты с камином. Он же, если я не ошибаюсь, хозяин шкатулки с драгоценностями...

Полковник заинтересованно раскрыл папку. Маленький желтый листок выпал оттуда. Корнилов взял его в руки. Это была полуистлевшая записочка, торопливо написанная карандашом: «Сходи к Вере в Гостиный двор вход с Невского ф-ка медучнаглядных пособий внутри двора. Пусть она срочно сходит к Максу пусть тот все бросит и поможет меня спасти надо нанять защитника нет ли кого знакомого у Сережи милицейской шишки, словом спасайте иначе я погибну умоляю во имя всего святого все надо сделать быстро примите все возможные меры нет ли у Миши связи в судебном мире. Целую вас».

Крик о помощи.

«Наверное, записку перехватила охрана при попытке передать из тюрьмы», — подумал Игорь Васильевич.

А дело в синенькой папке на первый взгляд заключалось банальное. Но в своей банальности страшное. Один мужчина директор продовольственного магазина и две женщины продавщицы «путем обвешивания и обмана потребителей экономили и расхищали продукты» в блокадном Ленинграде. Воровали у людей, умиравших с голода. Протоколы допросов, очных ставок, показания, описи имущества. И новые показания: «На первом допросе я дал следствию ложные показания, но сейчас я прочувствовал, что, скрывая основных виновников преступления, я делаю вред государству. Хочу рассказать всю правду.» А через несколько страниц еще более полное, более «искреннее» признание...

Корнилову стало не по себе. Он почувствовал смутное раздражение на Белянчикова, подсунувшего ему эту папку, на себя — за то, что принялся ее листать! Ему не раз приходилось листать похожие синие папочки. И за обесцвеченными, выгоревшими от времени строчками всегда вставали такие яркие, такие горькие воспоминания, что он надолго терял душевное равновесие Белянчикову было интересно читать синие папки. Он узнавал из них о том, как много лет назад в его родном городе рядом с героизмом уживались стяжательство и подлость. А Корнилов узнавал среди обманутых и обвешенных себя и никак не мог отделаться от привычки подсчитывать украденные килограммы хлеба и масла, обозначенные в протоколах, и прикидывать, сколько ребят из его класса можно было бы кормить этим хлебом и маслом. И как долго. Вдобавок к жидкому соевому супу, который стали давать весной 1942-го. Для него события, описанные сухим языком судопроизводства, были частью его жизни. Со стяжателями и ворами у него были старые счеты.

...В мае ему принесли повестку, приглашали прийти в 30-ю школу на Среднем проспекте. Игорь пришел. Оказалось, что собрали всех учеников школы, оставшихся в городе и переживших самое тяжелое блокадное время. Собрали не для учебы, а немножко подкормить.

Ребята с трудом узнавали друг друга. Подходили, спрашивали: «Ты такой-то?» Похожий на тень человек улыбался и кивал. И происходило словно бы новое знакомство со старыми друзьями. Только осталось-то их совсем немного...