Антимиры

над анкарами, плевнами,

лунатиками в кальсонах –

вольная, то есть пленная,

чистая, но кольцованная,

жалуется над безднами

участь ее двойная:

на небесах — земная,

а на земле — небесная,

над пацанами, ратушами,

над циферблатом Цюриха,

если, конечно, раньше

пуля не раскольцует,

как бы ты ни металась,

впилась браслетка змейкой,

привкус того металла

песни твои изменит –

с неразличимой нитью,

будто бы змей ребячий,

будешь кричать над Нидой,

пристальной и рыбачьей.

Монолог Мэрлин Монро

Я Мэрлин, Мэрлин.

Я героиня

самоубийства и героина.

Кому горят мои георгины?

С кем телефоны заговорили?

Кто в костюмерной скрипит лосиной?

Невыносимо,

невыносимо, что не влюбиться,

невыносимо без рощ осиновых,

невыносимо самоубийство,

но жить гораздо

невыносимей!

Продажи. Рожи. Шеф ржет, как мерян.

Я помню Мэрлин.

Ее глядели автомобили.

На стометровом киноэкране

в библейском небе,

меж звезд обильных,

над степью с крохотными рекламами

дышала Мэрлин,

ее любили…

Изнемогают, хотят машины.

Невыносимо,

невыносимо

лицом в сиденьях, пропахших псиной!

Невыносимо,

когда насильно,

а добровольно — невыносимей!

Невыносимо прожить не думая,

невыносимо — углубиться.

Где наши планы? Нас будто сдунули,

существованье — самоубийство,

самоубийство — бороться с дрянью,

самоубийство — мириться с ними,

невыносимо, когда бездарен,

когда талантлив — невыносимей,

мы убиваем себя карьерой,

деньгами, ножками загорелыми,

ведь нам, актерам,

жить не с потомками,

а режиссеры — одни подонки,

мы наших милых в объятьях душим,

но отпечатываются подушки

на юных лицах, как след от шины,

невыносимо,

ах, мамы, мамы, зачем рождают?

Ведь знала мама — меня раздавят,

о кинозвездвое оледененье,

нам невозможно уединенье,

в метро, в троллейбусе,

в магазине –

«Приветны, вот вы!» — глядят разини,

невыносимо, когда раздеты

во всех афишах, во всех газетах,

забыв, что сердце есть посередке,

в тебя завертывают селедки,

глаза измяты,

лицо разорвано.

(Как страшно вспомнить во

«Франс-Обзервере»

свой снимок с мордой

самоуверенной

на обороте у мертвой Мэрлин!)

Орет продюсер, пирог уписывая:

«Вы просто дуся,

ваш лоб — как бисерный!»

А вам известно, чем пахнет бисер?!

Самоубийством!

Самоубийцы — мотоциклисты,

самоубийцы спешат упиться,

от вспышек блицев бледны министры –

самоубийцы,

самоубийцы,

идет всемирная Хиросима,

невыносимо,

невыносимо все ждать,

чтоб грянуло,

а главное –

необъяснимо невыносимо,

ну, просто руки разят бензином!

Невыносимо

горят на синем

твои прощальные апельсины…

Я — баба слабая. Я разве слажу?

Уж лучше –

сразу!

1963

Ночь

Сколько звезд!

Как микробов

в воздухе…

1963

Муромский сруб

Деревянный сруб,

деревянный Друг,

пальцы свел в кулак

деревянных рук,

как и я, глядит Вселенная во мрак,

подбородок положивши на кулак,

предок, сруб мой, ну о чем твоя печаль

над скамейкою замшелой, как пищаль?

Кто наврал, что я любовь твою продал

по электроэлегантным городам?

Полежим. Поразмышляем. Помолчим.

Плакать — дело, недостойное мужчин.

Сколько раз мои печали отвели

эти пальцы деревянные твои…

Баллада-диссертация

Нос растет в течение всей жизни.

Из научных источников

Вчера мой доктор произнес:

«Талант в вас, может, и возможен,

но Ваш паяльник обморожен,

не суйтесь из дому в мороз».

О нос!..

Неотвратимы, как часы,

У нас, у вас, у капуцинов

по всем

законам

Медицины

торжественно растут носы!

Они растут среди ночи

у всех сограждан знаменитых,

у сторожей,

у замминистров,

сопя бессонно, как сычи,

они прохладны и косы,

их бьют боксеры,

щемят двери,

но в скважины, подобно дрели,

соседок ввинчены носы!

(Их роль с мистической тревогой

интуитивно чуял Гоголь.)

Мой друг Букашкин пьяны были,

им снился сон:

подобно шпилю,

сбивая люстры и тазы,

пронзая потолки разбуженные,

над ним

рос

нос,

как чеки в булочной,

нанизывая этажи!

«К чему б?» — гадал он поутру.

Сказал я: «К Страшному суду.

К ревизии кредитных дел!»

30-го Букашкин сел.

О, вечный двигатель носов!

Носы длиннее — жизнь короче.

На бледных лицах среди ночи,

как коршун или же насос,

нас всех высасывает нос,

и говорят, у эскимосов

есть поцелуй посредством носа…

Но это нам не привилось.

1963

Мотогонки но вертикальной стене

Н. Андросовой

Завораживая, манежа,

Свищет женщина по манежу!

Краги –

красные, как клешни.

Губы крашеные — грешны.

Мчит торпедой горизонтальною,

Хризантему заткнув за талию!

Ангел атомный, амазонка!

Щеки вдавлены, как воронка.

Мотоцикл над головой

Электрическою пилой.

Надоело жить вертикально.

Ах, дикарочка, дочь Икара…

Обыватели и весталки

Вертикальны, как «ваньки-встаньки».

В этой, взвившейся над зонтами,

Меж оваций, афиш, обид,

Сущность женщины

горизонтальная

Мне мерещится и летит!

Ах, как кружит ее орбита!

Ах, как слезы к белкам прибиты!

И тиранит ее Чингисхан –

Замдиректора Сингичанц…

Сингичанц: «Ну, а с ней не мука?

Тоже трюк — по стене, как муха…

А вчера камеру проколола… Интриги…

Пойду напишу

по инстанции…

И царапается, как конокрадка».

Я к ней вламываюсь в антракте.

«Научи, говорю, горизонту…»

А она молчит, амазонка.

А она головой качает.

А ее еще трек качает.

А глаза полны такой –

горизонтальною

тоской!

1961

Лирическая религия

Несутся энтузиасты

на горе мальтузианству.

Человечество

увеличивается

в прогрессии

лирической

(А Сигулда вся в сирени,

как в зеркала уроненная,

зеленая на серебряном,