Антипиранья

– Я сегодня узнала. Накрыло всех, кто там работал. Мне господин Бальцер рассказал. Он специально в полицию ходил, чтобы узнать.

– Мне очень жаль, – Денис оглянулся.

Их разговор на русском мог привлечь ненужное внимание, но вокруг никого не было. Тогда он прекратил шептать и участливо произнес уже чуть погромче:

– Поверь, я тебе сочувствую. Мне действительно тебя очень жаль.

– Сегодня первое апреля, пасхальное воскресенье. Я проснулась в ожидании чуда или хотя бы хороших новостей. Думала, Бог увидит мои слезы и папа найдется. А потом пришли Бальцеры и рассказали…

Ирма всхлипнула, и Денис понял, что она сейчас опять зарыдает.

– Смотри! Это тебе передал пасхальный заяц.

Он достал оставшийся «Сникерс».

– Что это? – Девушка удивленно посмотрела на синюю блестящую обертку.

– Конфета.

– Конфета? Я уже забыла, что они бывают.

Денис поднял сумку Ирмы, радуясь, что сумел ее отвлечь.

– Ты где живешь? Давай я тебе помогу.

– Совсем рядом. Мы все вместе ушли из Шарлоттенбурга. И Бальцеры, и фрау Романн. Тут остались еще совсем целые брошенные дома. Мы там и поселились. Чета Бальцеров на третьем этаже, фрау Романн на втором, а я на первом. Боюсь, конечно. Если дом рухнет, то на первом выжить шансов нет. Но деваться некуда. Зато и выбежать первым легче. Рядом с нами бомбоубежище. Раньше подвал овощехранилища был. Теперь вот…

Денис слушал Ирму и чувствовал, как у него волосы встают дыбом. Конечно, он видел развалины, громоздившиеся вокруг, понимал, что, куда ни кинь, витает людское горе. Но Ирма говорила об этом так, будто речь шла о только что приобретенном дачном участке. Ну да, не повезло, досталась земля на болоте, но ничего – привыкла.

Видать, и вправду человек привыкает ко всему. Так его мать-природа оберегает, чтобы не сошел с ума от испытаний, посылаемых на несчастную голову.

Со стороны порта донеслась немецкая речь, усиленная мегафоном.

– Что говорят?

– Убеждают гражданское население уплывать ночью с этим транспортом. Пароход из Ростока. Его жители собрали продукты для осажденного Кенигсберга. Теперь капитан говорит, что может забрать желающих в Германию. Но люди боятся. От нас скрывают, но все знают, что сталось с «Густловом». Тогда все завидовали семьям солдат гарнизона. Отбирали только тех, у кого отцы и мужья защищали крепость. Чтобы они могли спокойно воевать. А теперь никто никому не верит. И все решили отдаться на милость русских, и будь что будет. Только бы это все поскорее закончилось. Плыть морем люди боятся. Утонуть страшнее, чем жить в оккупированном городе. Все понимают, что нам не устоять, но, может, это будет не так уж и ужасно.

Они подошли к длинном ряду одинаковых трехэтажных зданий.

– Вот мы и пришли. Заходи. У меня еще дрова есть. Сейчас затопим печку.

На улице быстро темнело. Кран, стоявший в порту, уже едва виднелся, и с трудом угадывался из окна. Рупор продолжал призывать нерешительных немцев на борт парохода. Еще различимы были люди, перебегающие от дома к дому. Затем тьма закрыла небо. Вспыхнул и тут же погас прожектор, и город погрузился во мрак.

Они сидели у открытой дверцы печки, и отблески пламени плясали на их лицах. Ирма рассказывала о жизни в Кенигсберге. О том, что по карточкам сейчас выдают даже воду, потому что многие колодцы обрушились от взрывов. Люди пьют из реки, а потом мучаются и жутко кричат. А вчера господин Бальцер хотел поймать одичавшую собаку и уже загнал ее в угол, но она его сильно покусала. Теперь у него распухла рука. А в дом по соседству упала бомба, но не взорвалась. Полиция осмотрела ее, но ничего не сделала. Теперь все в округе живут в страхе, что она может в любой момент взорваться.

Денис слушал, и по его телу ползли мурашки. Это был не фильм ужасов, а самый настоящий ужас жизни. И рассказывала ему об этом хрупкая и нежная девушка по имени Ирма. Такая вот страшная правда войны.

Он слушал вполуха, задумался и не сразу понял ее фразу:

– Хорошо, что теперь мы вместе. На тебя, конечно, продукты не дадут. У тебя нет карточки. Зато ты можешь ходить в порт и помогать разгружать катера, приходящие из Пиллау. Моряки рассчитываются собственным пайком. Тебе ведь к русским нельзя, да? Если ты прячешься среди немцев, значит, среди своих тебе еще опасней.

– Ирма! – Денис стряхнул наваждение, навеянное ее рассказом. – Я ночью уйду.

– Уйдешь? – Ирма удивленно заглянула ему в лицо, решив, что ослышалась. – Ночью в городе ходить нельзя! Только если бомбят и нужно бежать в убежище. Или, как вот сегодня, можно идти в порт на пароход. А так всю ночь – комендантский час. Улицы обходят патрули полиции. Куда же ты пойдешь? Ты ведь сказал, что пришел ко мне?

У Дениса сжалось сердце, когда он услышал ее дрогнувший голос. Ему хотелось обнять и успокоить ее, попытаться объяснить, что часто получается не так, как мы хотим. И жизнь дана человеку скорее для страданий, чем для наслаждений. Но слова застряли в горле. А дальше…