Антипитерская проза

Поговорили о бабах, но быстро устали. Петрович говорил о своей, что она его толкнула на трамвайные рельсы, и он два ребра сломал. Шпала буркнул про свою, что ее убить мало, корову. Колька о своей вздохнул и сказал, что она блядь. А Бобик вообще не говорил ни о своей, ни о чужих и потому был поднят мужиками на смех. Бобик то и дело поправлял свой чубчик и совсем не мог сидеть на одном месте долго, вскакивал, чесался, пока Шпала наконец не утихомирил его простым вопросом: «У тебя, Бобик, мандавошки, что ли, завелись?» — и показал для наглядности двумя разлапистыми кистями рук, какие именно. Петрович, смеясь, хотел было уже напомнить, что Бобик у нас женским полом вообще не интересуется, но воздержался, чтобы не заварилась раньше времени свара с психом Бобиком.

Вместо издевательского наскока на Бобика Петрович начал излагать очередной прожект пьющего человека. Он говорил, что на следующий год на все лето поедет в Швецию собирать в ее лесах чернику. Труд тяжелый и требует расторопности, но он, Петрович, не будет Петровичем, если к тому времени не сварганит какую-нибудь приспособу для, как он выразился, «автоматического сбора урожая».

— Ягода сама поползет в аппарат, только ягода, никаких листьев, на хрен, ничего, только ягоду будет щипать прибор, — говорил Петрович. — Загранпаспорт оформлю и поеду.

— Откуда в жопе алмазы? — подсмеивался Бобик ртом с недостатком зубов.

— Я тебе говорю, три тысячи зеленых в месяц, — упорствовал Петрович.

— Три тысячи зеленых ягод в месяц, — умничал Шпала.

— Поезжай, Петрович, тебе повезет, тебе должно повезти, — говорил Колька Ермолаев серьезно. — При чем здесь, женишься на шведке. Бобика возьми с собой.

— Счас. Что я себя на помойке, что ли, нашел? — огрызался Бобик.

— А где? — громко спрашивал Шпала. — Во дворце, что ли? Тоже мне, королева-мать!

— Поеду! — твердо обещал Петрович и выпивал вне очереди, словно забывшись, словно в ажитации.

Вдогонку за Петровичем поскакали и другие: Шпала пил как новичок, сквозь зубы; Бобик пил как молоко, шумными глотками, проливая; Колька пил машинально, не переставая улыбаться. Когда выпили, помрачнели. Может быть, поэтому Бобик сменил тональность на какую-то ложнотрагическую.

— Ты, наверно, не знаешь, Колька, — сказал Бобик. — Но я тебе скажу. А что тут такого? Человек должен знать правду. Понимаешь, твою ведь мать убили, Колька. Ты ведь был в командировке и не знаешь, что ее один отморозок ударил в лифте по голове и забрал всю пенсию. Она от этого и умерла через несколько дней. А я догадываюсь, кто этот отморозок, Колька.

Колька Ермолаев для такой новости был еще не достаточно пьян и поэтому с омерзением отмахнулся от Бобика, задев его чубчик средним пальцем. Затем ребром ладони Колька стал стучать по столу, как будто призывая народ к вниманию. Бобик получил по ноге от Шпалы и затрещину от Петровича, который, когда бил, закусывал нижнюю губу. Бобику стало больно, он наклонился под стол и тер щиколотку.

— Не слышали, поймали маньяка-то бородатого или нет? — перевел разговор в другое русло Петрович.

— Да нет никакого маньяка, — сказал Шпала. — Все менты придумали.

— Есть маньяк, — сказал очухавшийся Бобик. — Его многие у нас видели.

— Маньяка видели, а преступлений его не видели. Что же это за маньяк такой? — недоумевал Шпала.

— Маньяк, — подтвердил Петрович. — С бородой, с монтировкой. Неуловимый мститель. А кто в нашем дворе у двух «мерседесов» стекла разбил? Я, что ли?

— Бобик! — сквозь зубы, как пил, засмеялся Шпала.

Бобик теперь молчал. Он был опытным выпивохой-исполнителем. Он видел, что не только его, но и Петровича, и Шпалу злило то, что Колька Ермолаев сегодня был какой-то не такой, как не от мира сего, чересчур задумчивый и при этом неприступный. «Долго еще будем сидеть как на похоронах?» — терзался Бобик. Когда кончились бутылки на столе, Бобик хотел было пойти за добавкой к балкону, но был остановлен взмахом руки хозяина, как будто задремавшего, но вмиг очнувшегося.

— А ты чего, я гляжу, бороду, что ли, сбрил? — спросил Шпала у Кольки.

— Сбрил, — ответил Колька.

— А, вот в чем дело! — повеселел Бобик. — А я думаю, что ты сегодня не в себе?

Колька развернулся вместе со стулом к балконной двери, потянулся к ней двумя руками и схватил еще в каждую руку по бутылке. Эти, прохладные, пили молча, почти без перерывов. Напал жор. Пили и ели, не глядя друг на друга, уставившись в стол.

Сумерки мгновенно спрессовались в ночь. Ночь получилась какая-то безлюдная, жутковатая, с лунным дымком. От такой ночи всех, как по команде, потянуло в сон.

Неизвестно, сколько времени длилось их внезапное, гипнотическое, мертвое забытье — несколько минут, несколько часов или несколько суток, — неизвестно, кому что снилось, только когда все очнулись, опять как по команде, и подняли головы, стало видно, что их лица, всех, кроме Кольки, успели обрасти во сне неопрятной щетиной.

— Ух, как сморило! — сказал Петрович, ритмично хлопая веками, словно разминая их.

— Ага, и меня тоже, — подтвердил Шпала.

— В водку, что ли, снотворное добавляют? — крутил перед глазами пустую бутылку Бобик.