Сам переход к закрытым формам власти в современном обществе, по Базалье, связан с появившейся возможностью делегирования функции насилия: от общества и государства к посредникам. Делается это для того, чтобы обойти противоречия, возникающие при открытой демонстрации насилия. Посредники через обходные формы технического насилия способствуют реализации власти и творят новых отверженных и изгоев. Базалья указывает: «Задача этих посредников состоит в том, чтобы посредством технологизма мистифицировать насилие, при этом не изменяя его настоящей природы. Они заботятся о том, чтобы те, кто подвергается насилию, приспособились к нему и уже не могли развить сознание, которое позволило бы им повернуть насилие против своих правителей. Их задача в том, чтобы отыскать новые формы отклонения, которые прежде считали нормой, и таким образом расширить основания для исключения»[399]
.Современное капиталистическое общество переходит к цивилизованным формам насилия. Именно это имеет в виду Базалья. Насилие никуда не исчезает, просто на место грубым формам его реализации приходят замаскированные и едва заметные формы: на место кнуту приходит лечение. Главное – чтобы в насилии исключенный больше не мог распознать насилие, главное, чтобы он думал, что это он виноват в том, что с ним проделывают и проделывают для его же блага. Это позволяют обществу сделать и многочисленные посредники – социальные психиатры и психотерапевты, социальные работники и индустриальные социологи – новые администраторы насилия. «Их задача, обозначенная как руководство и терапия, заключается в том, чтобы адаптировать людей к принятию ими положения “объектов насилия”. Пути адаптации могут быть разными, но единственной реальностью, которая допускается, является насилие»[400]
.Более детально проблему посредников в реализации власти правящего класса Базалья обсуждает в серии публикаций конца 1960 – начала 1970-х годов. Одна из центральных статей при этом – статья «Преступления мирного времени», опубликованная в одноименном сборнике под редакцией Базальи и Франки Онгаро Базальи, где были собраны работы виднейших интеллектуалов того времени – Фуко, Хомского, Лэйнга, Саса и др., в которых обсуждалась проблема власти. В своей статье Базалья развивает идеи А. Грамши о роли интеллигенции в осуществлении власти правящего класса и рассматривает эту роль на примере психиатров как специалистов-практиков.
Базалья говорит о двух войнах, которые в последнее время идут повсюду: международная империалистическая война, идущая бок о бок с антиимпериалистическими движениями, и ежедневная мирная война, сопровождающаяся собственными преступлениями и имеющая собственные орудия. Последняя все больше и больше приучает людей к мысли, что беспорядки, насилие и жестокость – неотъемлемые атрибуты мирной жизни. Больницы, тюрьмы, лечебницы, фабрики и школы – места, где ведется война, а специалист – главный преступник[401]
. Для Базальи «специалист-профессионал – предумышленный или непред умышленный функционер преступлений мирного времени, совершаемых в наших институциях: от имени идеологии здравоохранения, лечения и профилактики или от имени идеологии наказания и исправления»[402].Опираясь на определение интеллигенции, данное Грамши, Базалья противопоставляет две эпохи, в которых роль и положение интеллигенции были противоположны. Он отмечает, что после окончания Второй мировой войны интеллигенция полагала, будто мир возможно изменить к лучшему, можно даже построить новый мир, считая, что в этом процессе она будет играть ведущую созидательную роль. Эти надежды очень скоро были разрушены, поскольку практически сразу же, возвратившись к профессиональной карьере, интеллигенты стали исполнять свои традиционные роли.
Таким образом, положение буржуазии было восстановлено, рабочие и люмпены вновь вернулись на позиции угнетаемого класса, а интеллигенты и интеллектуалы приняли роль среднего класса, класса посредников, обеспечивающего идеологию, позволяющего угнетаемому классу идентифицироваться с буржуазными ценностями, примиряющего угнетателей и угнетаемых. Базалья пишет: «Интеллектуал или специалист, ранее бывший активистом левой партии, продолжил свою профессиональную жизнь, и она противоречила его политической активности. Инженер на фабрике, врач в больнице, психиатр в лечебнице, судья, учитель – каждый из них в профессиональной жизни поддерживал то, что отрицали в других местах, не понимая того, что это значит быть функционером доминирующей идеологии в своей собственной работе. Интеллектуалы снова были теоретиками, а специалисты – практиками доминирующей идеологии; но ни их политическое сознание, ни их политическая активность не влияли на идеологический характер их теории и практики»[403]
.