Антипсихиатрия. Социальная теория и социальная практика

Персеваль все больше и больше стал размышлять о своем состоянии, и это помогало ему держать себя в руках. Он стал понимать, что прежняя нерефлексивная открытость сфере ощущений и приводит к полному погружению в нее и порабощению, поэтому мышление и сомнение и выступили тем инструментом, который позволял выстроить барьер между его внутренним пространством и пространством ощущений. Теперь голоса поддерживали его, предостерегали от погружения в ложное состояние сознания и советовали размышлять в течение всего дня и подчинить разум сердцу, а сердце – разуму. Персеваль в течение всего периода выздоровления руководствовался этим предписанием, чтобы поддерживать целостное существование. Он выздоравливал: «…После того, как я стал пробуждаться от того страшного сна, в котором находился, выходить из этой кошмарной реальности, я воспринимал вещи и людей в свойственной им реальности, хотя так было и не всегда, временами…»[347].

Хроника развития сомнения, хроника работы с ним и постепенное улучшение последовательно отражены в воспоминаниях Персеваля[348].

1. «Однажды я обнаружил, что когда я задумался, я сосредоточился на голосе, который говорил со мной, и мое сознание внезапно перескочило на внешний объект, – звук остался, но голос ушел; звук шел из соседней комнаты или проникал с потоком воздуха из окна или через дверь. Кроме того, я заметил, что, если я вновь погружался в прежнее состояние рассеянности, голос возвращался, и со временем я понял, что форма обращения, как оказалось, меняется в зависимости от моего душевного состояния; далее, продолжая свои наблюдения, я обнаружил, что эти голоса приходят с моей стороны, и иногда я в какой-то мере мог выбрать то, что услышу»[349].

2. «Продолжая свои исследования, я обнаружил, что когда воздух проходит через мои ноздри, особенно в моменты возбуждения, это сопровождается словами и предложениями. Я заткнул уши пальцами и обнаружил, что теперь не слышал слов, – самое большее, я слышал неприятное пение и жужжание в ушах – и что те звуки, из которых часто составлялись слова и предложения и которые могли представляться фантазии реальными криками, сбивающими с толку спорами или укорами духов, я все еще слышу; на основании этого я заключил, что они, хотя и кажутся раздающимися в воздухе или идущими откуда-то с потолка, на самом деле раздаются в голове или в мозге; и я понял, что все голоса, которые я слышал внутри себя как голос божественной силы, имели ту же природу и выражали биение пульса, сокращение мышц, циркуляцию телесных жидкостей и проч., и что сходным образом все голоса, которые я вынужден был воспринимать как внешние, проистекали или от окружающих меня звуков, или от этих внутренних звуков»[350].

3. «После открытия природы иллюзии как проекции остаточного образа я сделал следующие выводы: что ничего из того, что я видел, когда видел людей или призраков или когда я видел предметы, или когда я грезил, не было реальными объектами и не находилось за пределами моего тела…»[351].

4. «Хотя я по-прежнему иногда слышал эти голоса или переживал видения, я не ставил их выше своих собственных мыслей или моих грез, или идей других. Даже более того, теперь я действовал, скорее, наперекор им»[352].

Персеваль понимал, что, возможно, на этом пути выздоровления его ожидает неудача и возвращение в безумие, но его не пугали ни сложный путь, ни неудача, он твердо решил придерживаться выбранного пути. Он продолжал экспериментировать дальше и начал работать со своим дыханием, обнаружив его связь со своим душевным состоянием, и стал отрабатывать технику управляемого дыхания. Он стал заботиться о своем физическом здоровье и начал читать, вытребовав разрешение на хранение присланных из дома книг. Приблизительно тогда же украдкой, втайне от персонала, когда оставался один в палате, он начал вести подробные записи о своем состоянии, благодаря чему и сохранилась его поразительная история.

Параллельно нарастанию сомнения и возвращению к объективности мир Персеваля стал постепенно наполняться объективными другими. Он стал замечать других пациентов и проявлять к ним сочувствие и сострадание. И это сочувствие стало выражаться в нем в жажде борьбы за благополучие, за их освобождение и их права: «Я решил – это было для меня необходимо – направить всю свою силу и свои способности против этой системы, исполнить долг перед самим собой и своей страной; рискуя собственной жизнью, собственным здоровьем или даже собственным разумом, проникнуть абсолютно во все ее структуры, дабы обнажить и побороть поддерживающие ее зло и сумасбродство и разоблачить скрывающееся за благодушием зверство, которое она несет»[353].