Антипутеводитель по современной литературе. 99 книг, которые не надо читать

С некоторых пор этот писатель – хозяйственный, как муравей, и целеустремленный, как жук-древоточец, – берется за любой промысел. Учебник? байопик? критика? интервью? болванка для кино? Да легко, да запросто, да как два пальца! Вот и топ-десятку для «поколенческой» антологии он формирует без усилий, словно сержант, который набирает добровольцев на подсобные работы: ты, ты, ты и вон ты, ушастый. А затем, лениво отмахиваясь от будущих обвинений в волюнтаризме, сообщает, что бригада отобрана по принципу успеха, а его критерий – премиальные «подарки с вечно новогодней елки литпроцесса».

В самом деле, у Сергея Шаргунова – «Дебют», у Романа Сенчина и Германа Садулаева – по «Эврике», Андрей Рубанов стал дипломантом премии Бориса Стругацкого, а Михаил Елизаров с Денисом Гуцко оторвали себе аж «Русских Букеров». Однако составитель лукавит. Просто литературой в нынешней России имя себе фиг заработаешь. Авторы, попавшие под переплет цвета десятирублевой купюры, привлекли внимание широкой публики не столько творческими победами, сколько протуберанцами своих биографий: Рубанов сидел и был оправдан, Садулаев публично поцапался с главой Чечни, Гуцко получил незаслуженный втык от классика Василия Аксенова, а Шаргунов с феерическим скандалом вылетел из федерального партсписка кандидатов в Госдуму. Да и Прилепин тоже пробился в ньюсмейкеры благодаря извивам биографии: сперва омоновец, потом лимоновец… Короче говоря, экзотика.

Составитель включил в антологию и два собственных текста, но поступил справедливо, по-пацански. Из четырехсот страниц взял себе полсотни, остальное раздал. Наибольший объем – сто тридцать страниц – заняла военная повесть Сергея Самсонова «Одиннадцать». Сама история компактна, а метраж накручен благодаря простой методике: там, где хватит одного слова, автор захлебывается десятком. «Двужильный, неуступчивый, расчетливый, безгрешный в передачах, всевидящий и вездесущий», «лягалась, дергалась, бросалась на перила, сжималась, распрямлялась», «в ярме, под палкой, в грязи, в покорности, в хлеву». Каждая фраза – пол-абзаца, каждый абзац – на полстраницы. Читать – мучение, зато автор доволен. Не беллетристика, всё по-взрослому. Наверное, в школе на уроках русского мальчика Сережу навсегда перепахала тема «Однородные члены предложения».

Если Самсонов – чемпион по длиннотам, то на другом полюсе обосновался его тезка Шаргунов («Вась-Вась»). Этот, наоборот, для пущей «художественности» еле цедит слова, как сплевывает сквозь зубы. «Встали в пробку. На дороге металась собака. Рыжая, хорошая. Колли». «Она тоже стихи писала. Песенные. Беловолосая, тонкокостная». «Крупная и крепкая. При любой погоде – снежная. Улыбка пылала». Стиль вплотную приближается к телеграфному, а окончательному сходству мешает наличие предлогов и знаки препинания вместо ЗПТ и ТЧК.

У Садулаева в повести «Когда проснулись танки» – своя фишка: два повествователя, оба неразличимы, как патроны в обойме. Чтобы понять, где кто, каждую главу приходится читать дважды. Тут главное – не обращать внимания на свойственный этой прозе газетно-канцелярский привкус: «Вопрос о моем статусе даже в условиях дедовщины больше вообще не стоял». Сам Садулаев, как водится, привязан к чеченской теме; прочие писатели с мрачным видом тоже обрабатывают свои делянки. Рубанов пишет про тюрьму, Елизаров – про насилие и «сырую освежеванность трупа», а Сенчин – про суицид и про то, как люди «морщась, пьют гадкую водку и заедают ее такой же гадкой закуской».

Авторы, впрочем, не забывают и о наболевшем: «Ульяна ему не дала» (Шаргунов), «Ну что мне делать, чтоб ты дала?» (Елизаров), «Только она никому не дает» (Прилепин). Таким образом, участники антологии – по мнению ее составителя – «убеждены в наглядном крахе российского либерального проекта». Ладно-ладно, ребята, если вам удобнее, называйте это так.

Масонские козни колобка

Михаил Елизаров. Бураттини. Фашизм прошел: Сборник. М.: АСТ

Писателю-патриоту Михаилу Елизарову на момент выхода этой книги уже исполнилось 38 лет. Из них первые двадцать восемь он прожил на Украине, в родном Ивано-Франковске и в Харькове, где постигал азы филологии и оперного вокала, а следующие семь – в Германии, где учился на телережиссера. Это, конечно, была не жизнь, а мучение: у Ивано-Франковска «мудацкое выражение лица», Харьков похож на злопамятного ларечника, а Берлин и вовсе – «холостой гомосексуалист, больной герпесом». Так что кабы не щедрые немецкие гранты, Елизарову пришлось бы обмывать трупы в морге и подрабатывать оператором гей-порно. Надо ли добавлять, что в этих нечеловеческих условиях бедняге не удалось стать ни филологом, ни певцом, ни режиссером?