Антипутеводитель по современной литературе. 99 книг, которые не надо читать

В тех случаях, когда Дмитрию Петрову что-то кажется маловажным, читатель книги получит минимум информации – а то и просто набор баек. К примеру, Петров пишет об Аксенове 40-х: «Тогда же у будущего писателя возникло уважение к синим джутовым брючатам – как-то, перелезая через забор, он зацепился за гвоздь и повис. А штаны – выдержали. Надо сказать, что качество джинсов с тех пор заметно ухудшилось». Узнаете, откуда байка? Правильно, из повести Аркадия Гайдара: «Мать сшила мне гимнастерку и штаны из какой-то материи, которая называлась «чертовой кожей». Кожа эта действительно, должно быть, была содрана с черта, потому что когда однажды, убегая из монашеского сада от здоровенного инока, вооруженного дубиной, я зацепился за заборный гвоздь, то штаны не разорвались, и я повис на заборе…» Хотя во времена Гайдара не знали слова «джинсы», эпизод в повести «Школа» вышел, согласитесь, куда живее, чем в современной книге серии «ЖЗЛ».

Дмитрий Петров благоговеет перед своим персонажем, и оттого вместо человека с редкостным литературным даром, непростым характером и трагической судьбой то и дело возникает какой-то пряничный рыцарь с леденцовым щитом и плюмажем из сахарной ваты.

Если описывается безоблачное младенчество героя, то сюсюканье зашкаливает: «была еще и няня Фима – милая женщина, что рассказывала Васеньке удивительные сказки». Когда же доходим до магаданских эпизодов (Аксенов приехал к матери, вышедшей из лагеря), автор форсирует дикую пафосность из бульварных мелодрам: «Их глаза встретились. Вмиг возродилась связь времен, неисчерпаемая близость, что рвали годы разлуки, жизни среди чужих. (…) Исполненная ожидания неправой кары и муки раскаленная дневная юдоль и ночная пурга Магадана обожгли Аксенова на годы». И тому подобное: вместо суровой горечи – мексиканские страсти. В книге, где понятию «стиль» отведена целая глава, сам автор демонстрирует стилистическую глухоту. «Громко зазвучали в журналах имена Слуцкого, Яшина, Пастернака», «в семье затрепетал диалог поколений», «обширно цитировать травлю», «закоперщика дерзновенного альманаха», «яркими парадоксами по всем вопросам жизни…». Аксенова, ненавидевшего штамповку, едва ли порадовали бы эти протуберанцы дурного журнализма.

Упрекая издателей первого собрания сочинений Аксенова – дескать, «много опечаток», – биограф повинен в том же самом: вместо патриотов у него – «париоты», вместо Потомака – «Патомак», вместо Горпожакс – «Гарпожакс», вместо колымский (от Колымы) – «калымский» (от слова «калым»?). Поэт Иртеньев превратился в Иртенева, критик Чупринин – в Чупрынина, издатель Глезер стал Глейзером. Неряшливость автора трудно свалить на нерадивость корректоров. Не корректоры виновны в том, что прозаик Всеволод Кочетов оказался тут Виктором, критик Владимир Бондаренко – Валерием, негр Джим из «Гекльберри Финна» стал Томом (Сойером, что ли?), сериал «Санта-Барбара» мутировал в сериал «Санта-Моника», а Лара из «Доктора Живаго» обернулась загадочной Лорой…

Характерно, что биограф писателя не видит разницы между главным и второстепенным. Пусть кто-то другой напишет о «внутренней эмиграции» прозаиков 70-х в историю и о роли серии «Пламенные революционеры» (где, помимо Аксенова, печатались Войнович, Гладилин, Трифонов). А Петров даже роману «Любовь к электричеству» уделил меньше абзаца. Зато читатель узнает, что в день рождения героя «впервые были испытаны ракетные снаряды калибров 82, 132, 245 и 410 мм конструкции Б.С. Петропавловского и Г.Э. Лангемака». Двум любопытнейшим детским повестям, памятным доныне, посвящено два десятка дежурных строк, зато нам объяснят, что некая улица названа «в честь видного революционера и партийного оратора, застреленного восставшим чехословацким легионером». О самом дефицитном советском детективе, хулиганском романе уже упомянутого Гривадия Горпожакса (Аксенов, Поженян, Горчаков), сказано мельком, зато дореволюционное хозяйство аксеновских предков описано до последнего огурца; упомянута даже лошадь по кличке Колчак, и сноска пояснит: «Колчак – значит «колченогий», «хромой». Чтобы никто не подумал, будто лошадь в названа в честь адмирала.

У автора нет интереса к яркой детали. Он не расскажет о сантехнике-мушкетере Базиле Аксенушкине из повести Георгия Садовникова «Спаситель океана» – подарке автора «Большой перемены» школьному приятелю Васе. Или о том, как фамилия Аксенова – в компании фамилий Толстой и Солженицын – прозвучала в триллере «Нет выхода» с Кевином Костнером. Что нам Костнер? Нам важнее, что сам Веллер посетил аксеновский музей и «внимательно осмотрел» маузер отца Василия Павловича.