Антисемитизм. Концептуальная ненависть

Вкратце сюжет «Подсолнуха» таков: Визенталя, который находился в заключении в нацистском концлагере, однажды приводят с его рабочего места к постели умирающего эсэсовца. Преследуемый кошмарными воспоминаниями о преступлениях, в которых он участвовал, солдат хотел исповедоваться и получить освобождение от грехов от еврея. Визенталь мучительно и долго обдумывает свой ответ на просьбу этого человека, которая ему кажется искренней. Ему приходят на ум многие из тех вопросов, о которых пишет Кле-ницки о понимании прощения/примирения в иудейской традиции. Данная ситуация осложнялась тем, что эсэсовцу хотелось получить прощение не лично от заключенного Визенталя, с которым ему до того даже не приходилось сталкиваться, а от всего еврейства. В конце Визенталь отвечает отказом на просьбу солдата, чувствуя так же, как и Кленицки, что не может простить от лица еврейского народа. Но на этом рассказ не заканчивается. После того, как тот солдат умирает, Визенталь договаривается о том, чтобы личные вещи умершего послали его матери с запиской. Этот поступок можно истолковать по-разному. Я полагаю, что этот поступок проистекает из некоего чувства неуверенности в душе Визенталя. Он поступил так, как, по его искреннему убеждению, от него требовала иудейская традиция. Но на личном, человеческом уровне ему хотелось откликнуться на искреннее стремление умирающего солдата к примирению. Таким образом, сложность вопроса прощения/ примирения, кажется, осталась для Визенталя не разрешимой. Он нашел наиболее приемлемое для себя решение, и это, пожалуй, все, что любой из нас может сделать.

С моей точки зрения, Визенталь принял верное решение, удержавшись от прощения, которое у него просили, поскольку в противном случае просящий получил бы то, что богослов Дитрих Бонхеффер называет «дешевой милостью». Остается открытым для обсуждения вопрос, мог ли Визенталь сказать или сделать что-либо, чтобы подарить умирающему ощущение в какой-то степени личного прощения, но то обстоятельство, что эсэсовец видел в Визентале «символ общины», а не отдельно взятого человека, значительно усложнило дело. Однако, если бы Визенталь разделил прощение и примирение, возможно, он смог бы найти способ дать человеку почувствовать, что он в какой-то степени прощен; одновременно давая ясно понять, что, в силу обстоятельств, невозможно достичь примирения с евреями-жертвами в целом.

Примирение и прощение не всегда должны быть связаны. Можно подарить одно, не давая другого. Такова действительность человеческих отношений. Если бы Визенталь пошел по последнему пути, а не по тому, который он выбрал сам, он, возможно, снял бы с себя бремя неуверенности, которое так и оставалось с ним до конца этой истории. Он бы тогда сказал «да» чувству общечеловеческого родства, несмотря на чудовищные преступления того солдата, о которых он, кажется, хорошо знал, потому что защищал себя от преждевременного чувства примирения с солдатом.

Другой, центральный вопрос в связи с Визенталем касается его репутации par excellence (непревзойденного) «охотника» на бывших нацистских преступников. Он подводит нас к центральному вопросу дискуссий и споров современности: борьбы двух точек зрения на способ реагирования на широкомасштабные ущемления человеческого достоинства, не важно, идет ли речь о тотальном геноциде или нет. Они представлены, с одной стороны, теми, кто поддерживает Международный Уголовный Суд (ICC, International Criminal Court), а, с другой стороны, сторонниками точки зрения Комиссии Истины и примирения в ЮАР. Визенталь, понятно, представлял первую точку зрения. Я полагаю, что моя позиция где-то посередине. Я поддержал учреждение Международного Уголовного Суда, поскольку уверен, что нацистские преступники должны предстать перед судом и заслуживают сурового наказания, если от них зависели ключевые решения. Без этого невозможно нравственное очищение общества. Я думаю, Визенталь ясно и правильно понимал это, со всей непреклонностью продолжая поиск тех, кто был вдохновителем Шоа. Как представитель католического мировоззрения, в котором смертная казнь практически исключена из правил допустимого наказания, я не стал бы поддерживать смертные приговоры. В отношении же тех, кто сыграл меньшую роль, я склоняюсь к методам, используемым в работе Истины и примирения в ЮАР. Но по этому вопросу нам нужно продолжать обсуждение.