Антисоветский роман

Я часто вспоминаю этот момент, приписывая ему различные значения. Но единственная мысль, которую я, честное слово, могу отнести к этому мгновению и месту, была следующей: я бесконечно счастлив, что в Москве есть человек, который меня ждет, и я испытывал нестерпимое желание поскорее вернуться к Ксении и больше никогда не уезжать из Москвы.

Надо мной склонилось чье-то бородатое лицо, послышался мужской голос. Я инстинктивно стал отвечать довольно спокойно и даже давать распоряжение. У меня было вывихнуто плечо и, кажется, сломаны ребра. Я попросил чеченца поставить ногу мне на ключицу, поднять мою беспомощно лежавшую правую руку и потянуть. Очевидно, из-за шока я не чувствовал боли, потому что продолжал его инструктировать, пока сустав не встал на место. Рядом со мной опустился на колени Роберт, он осторожно размотал мой шарф и сделал из него подвеску для больной руки. Когда мне помогли сесть, я увидел, что любимый джип Беслана рухнул в образовавшуюся на дороге воронку глубиной больше метра. К счастью, сам Беслан стоял на ногах и стирал с головы кровь от удара о руль машины. Оба милиционера получили сотрясение мозга и без сознания лежали на обочине дороги.

Дальше события стали развиваться стремительно. Я заплатил всем. Из ближайшей деревни вызвали машину, которая помчала нас с Робертом и Мусой дальше. У меня в голове вертелись только две мысли — добраться до самолета и больше никогда не возвращаться в Чечню. Даже когда нашу вторую машину с силой подбросило на ухабе и мое плечо оказалось вывихнутым во второй раз, страстное желание поскорее добраться до Ингушетии и улететь домой притупило острую боль.

Так или иначе, но нам это удалось. В аэропорту Назрани было множество офицеров Федеральной службы безопасности, наследницы КГБ, которые с подозрением листали наши документы и строго расспрашивали, где мы были. Мы с Робертом — в русских военных куртках и черных вязаных шапочках — вызывали у них сильное подозрение. К тому же от нашей грязной одежды пахло дымом и трупами. Нечеловеческим напряжением воли я заставил себя спокойно утверждать, что мы не покидали Ингушетию и не проникали на запретную территорию Чечни. Мы уже ехали с другими пассажирами к самолету в автобусе, когда в него вскочили еще несколько офицеров ФСБ и потребовали у Роберта фотопленки, естественно еще не проявленные. Я вертелся как бес на сковороде, стараясь их умаслить, пока они, продержав нас в напряжении несколько минут, не соскочили с подножки автобуса. Поднимаясь по трапу в старенький «Ту-134», мы каждую секунду ожидали, что они передумают, высадят нас из самолета и отправят назад в Чечню.

Только поздно вечером, когда уже в Москве в американском медицинском центре врач из Огайо разрезал на мне холодными ножницами пропахшую потом военную майку, я разрыдался от боли и облегчения. Ксения ждала меня на улице. Никогда я так глубоко не ощущал, что возвратился домой.

Странная это штука — война и память о ней. Ты видишь ужасающие вещи, которые будто скатываются с поверхности твоего мозга, не проникая внутрь, как шарики пинбола с доски. Но однажды какое-то воспоминание или мысль внезапно застревает в лунке и проникает в самую глубину твоего сердца. Для меня таким воспоминанием стал труп чернокожего в Комсомольском, который часто мне снился. Плечо мое выздоровело довольно быстро, но душа была ранена. Однажды мы с Ксенией гуляли на Николиной горе по берегу реки. Все было нормально, но когда мы дошли до просторной поляны, где весенняя тишина нарушалась только скрипом огромных сосен, я вдруг опустился в глубокий мокрый снег и не хотел двигаться. «Оставь меня в покое, — шептал я, уставившись в серо-белое небо. — Не трогай меня несколько минут».

Мне стало казаться, что в меня переселилась беспокойная душа мертвого боевика, которого я коснулся. Я снова переживал физическое ощущение его застывшей ледяной щеки и думал, что именно тогда душа этого мертвеца, подобно электрическому разряду, проникла в мое живое тело. Мне снились горящие поля Комсомольского, представлялись возмущенные души погибших, передвигающиеся по земле судорожными скачками, как подстреленные птицы.

От этого кошмара меня спасла Ксения. Несмотря на наше с Робертом сопротивление, она отвела нас в ближайшую церковь, где мы с товарищем зажгли свечи за упокой душ погибших. Но еще больше она помогла мне тем, что создала дом, настоящий семейный дом, который появился у меня впервые после того, как семь лет назад я покинул Лондон. Я съехал с квартиры и снял дачу в подмосковном лесу под Звенигородом, недалеко от дачи родителей Ксении. Мы окрасили стены комнат в яркие веселые тона. Я купил дагестанские ковры и старинную мебель, и мы разобрали в гостиной старую русскую печь, а вместо нее сделали камин, который украсили ее старинными изразцами. На приобретенной нами каминной решетке Ксения заменила две медные шишечки вылепленными ею из глины нашими головками — они смотрели друг на друга через полыхающий в камине огонь.

Эпилог