Антистерва

— Потому что я его люблю. Слишком сильно. А я как-то… не для любви родилась, Лена. И счастья моя любовь принести не может. Я папу так же, как теперь Матвея, любила, — помолчав, сказала она. — Я его самого плохо помню, маленькая была, но любовь свою к нему помню очень сильно — до темноты в глазах. Он-то меня почти не замечал: и работал много, вечно в командировках, и вообще — дом для него был не дом, а так, переночевать только. Ну, с матерью моей иначе и быть не могло. А я его любила. У него глаза были точно, как у тебя, — вздохнула она.-Думаю, если бы он улыбался, то были бы как у Матвея. Но я его улыбки никогда не видела, и глаза у него поэтому были… как у тебя. Он, когда на фронт уходил, приезжал со мной проститься. Мы тогда в эвакуации жили, в Сретенском. Не рассказывал тебе папа про такую деревню?

— — Рассказывал, но очень мало, — ответила Лола. — Говорил, что с родителями туда однажды ездил, когда совсем маленький был. А он маму свою, Анастасию Васильевну, очень хорошо запомнил, хотя ему три года было, когда она уехала. И Сретенское поэтому тоже запомнил — через нее. Там, кажется, имение большое, и, папа говорил, у его деда в деревне дом стоял.

— Не у деда, а еще у прадеда. И даже, я думаю, у прапрадеда. Он и сейчас есть, этот дом, — кивнула Антонина Константиновна. — Над рекой стоит, над Красивой Мечой. Мы в нем всю войну прожили. И имение есть, хотя и полуразрушенное. Там парк старый, в этом имении, таинственный такой… А в парке есть аллея Печальных Вздохов и аллея Счастливых Встреч, — улыбнулась она. — Но это, мне кажется, просто девчонки выдумали. Рядом летный полк стоял в войну, они к летчикам на свидания бегали. На аллею Счастливых Встреч. Я, когда папу увидела, сразу поняла, что он с войны не вернется, — помолчав, сказала она. — У него такое желание смерти было в глазах, такое глубокое несчастье… Я, конечно, тогда словами все это назвать не могла, мне ведь в сорок третьем всего шесть лет было. Но почувствовала сразу. Видно, мне он часть этого несчастья от рождения и передал.

— Все-таки вы, наверное, преувеличиваете… — пробормотала Лола.

— Думаю, даже преуменьшаю. У меня любовь и несчастье всю жизнь рука об руку шли.

— Вы про Сережиного отца говорите? — догадалась Лола. — Про вашего мужа?

— Я за Сережиным отцом никогда замужем не была.

— Почему? — вырвалось у Лолы. — То есть извините…

— За что же извиняться, Леночка? — возразила Антонина Константиновна. — Мы с ним и были-то вместе всего одно лето. Да и то не вместе. Так уж сложилось. А почему… Наверное, потому что не от любви я родилась, вот и вся причина. Мамаша боялась, что папа ее выгонит, ну и подсуетилась родить, а вообще-то я ей была без надобности. А он, как я теперь понимаю, только жену свою любил. Твою бабушку…

— Если бы мой папа знал, что вы не умерли! — вздохнула Лола. — Он говорил, вы маленькая очень серьезная были и такая родная, так он говорил. Он, когда после войны в Москву приезжал, очень хотел вас увидеть.

— Ну, а мамаша моя, понятно, этого не хотела, — печально улыбнулась Антонина Константиновна. — Лишние наследники ей были не нужны, и почему же не сказать, что я умерла? Лишь бы отвадить. Да она и не расстроилась бы, если б и умерла: еще одной обузой меньше. Не поверишь, когда она за капитана дальнего плавания выскочила и в Мурманск уехала, я в церковь пошла и свечку поставила, хотя про Бога мне, пионерке, никто ни слова не говорил. Мне тогда двенадцать лет было, а я как о самом большом счастье думала: пойду теперь подъезды мыть, хотя бы никто куском не попрекнет. Ох, Лена, хватит об этом! Никому такого детства не пожелаю. Такого безлюбовного. Оттуда, видно, ниточка через всю жизнь и потянулась. — Она встряхнула головой, словно прогоняя эти воспоминания, и сказала уже спокойным голосом: — Ну, а если попросту объяснять: у мужчины, от которого Сережа родился, была семья, и я не могла его семью разрушить. Обычная ситуация.

— Да, — сказала Лола. — Обычная.

— И когда с Сережей это его несчастье случилось, я себя корила. Хотя никакой видимой связи со мной во всем этом не было.

— Какое с ним несчастье случилось? — не поняла Лола.

А ты не знаешь? Ну да, вряд ли он стал бы рассказывать. Просто он встретил женщину, которая чуть не разрушила его жизнь. Если бы Аня чуть меньше его любила, то все и разрушилось бы. Но Аня это Аня, и она не сказала, чтобы он уходил, хотя у него была другая семья. Никто не знает, чего ей такая жизнь под одной крышей с ним стоила… Не год и не два — восемь лет. Восемь лет у него была та женщина и ее дочка… Не его дочка, — уточнила она. — Но он эту девочку любил как свою. А маме ее, по-моему, нравилось его мучить — нравилось, что такой мужчина из-за нее всю свою жизнь перекорежил. Тоже обычная история.

— И что же теперь? — спросила Лола.

Ей казалось, что Антонина Константиновна говорит не о Сергее. Представить, чтобы с ним — сдержанным, закрытым, крепко держащим в руках и себя, и жизнь мужчиной, — могло случиться подобное, было просто невозможно!