Антистерва

С тех пор прошло два месяца, которые он провел, конечно, не здесь, на базе геологов в поселке, а в горах. И каждый день из этих двух месяцев Василий думал о том, как снова войдет в ее Дом и никто не помешает ему смотреть на нее сколько угодно.

И вот он сидел на покрытой пестрым ковром суфе посреди чисто выметенного и политого водою двора; виноград, насквозь пронизанный осенним вечерним солнцем, сиял на глиняном блюде, сияло и переливалось серебряное колечко на Елениной руке, когда она наливала ему чай, и, как небо над горами, синела бирюза на этом светлом колечке. Василий почему-то глаз не мог отвести от этой пронзительной бирюзовой искры. А может, он просто боялся поднять глаза и встретиться взглядом с Еленой. Он еще не привык, что она совсем рядом и ее совсем не стыдно видеть наяву, а не в изматывающем сне, который весь — один сплошной ночной стыд.

г— А вторая банальность, Василий Константинович, заключается в том, что судьба никого и никуда не посылает напрасно, — сказал Делагард. — Поэтому ваша горечь оттого, что вы оказались вдали от войны — очень понятная для юности горечь! — должна смениться сознанием пользы и правды. Ведь ваша работа полезна, я уверен, а значит…

— Я это понимаю, Клавдий Юльевич, — сказал Василий. — Но я это как-то… только умом понимаю. Ну да, стратегическое сырье, конечно, польза. Но все равно ведь…

Не думайте об этом, Вася, — сказала Елена. — Вы же, наверное, сто рапортов уже написали, чтобы на фронт? — Василий кивнул. — Вот и не думайте, от ваших дум все равно ничего не зависит. Хотя не мне советовать — я и сама на фронт просилась бы, — улыбнулась она. — Я, конечно, не хирург, а терапевт, но, думаю, если переподготовку пройти, то могла бы… Ну, что об этом говорить! — Она вдруг оборвала себя, и тень мелькнула по ее лицу так быстро, что ее можно было не заметить. Если бы не смотреть на ее лицо так, как он смотрел. — А мне, представьте, недавно чуть не пришлось без всякой переподготовки оперировать, — снова улыбнулась Елена. Василию показалось, что эта ее улыбка как черта, за которую никому нет доступа. — Неделю назад привозят из кишлака — здесь еще выше кишлак есть, совсем, по-моему, за облаками — так вот, привозят оттуда девочку. Совершенный ребенок, лет одиннадцать на вид, не больше. Отец ее привозит, говорит, живот болит. Удивительно еще, что к врачу догадался обратиться. Правда, мне потом Мирзо объяснил — это мальчик, сосед наш, я его переводить позвала, — что он просто барана зарезал, привез сюда продать, вот ее и захватил заодно. Вижу, у девочки кровотечение сильнейшее — умирает, на глазах прямо умирает! Я давай расспрашивать, что такое, почему, а папаша мне и отвечает: муж, мол, ее вернул, больная, мол, зря калым за нее плачен. Я — какой муж, какой калым, сколько лет ребенку?! А он — большая, тринадцать лет. Выдали замуж, забеременела, да вот больная оказалась. В общем, я понимаю, что у девочки то ли выкидыш, то ли вообще внематочная. В любом случае, надо в больницу везти, у нас же здесь какая помощь, так, видимость одна… — Тень снова пробежала по ее лицу. — Объясняю все это отцу, а тот ни в какую. В больницу, говорит, нельзя, в больнице живот разрежут, шрам будет, со шрамом муж обратно не возьмет, придется калым возвращать. Думала, своими руками его задушу.

— И что? — спросил Василий. — Не повез?

Он представил, какое у нее было лицо, когда она объясняла все это отцу той девочки — как сверкали глаза, и губы сжимались, и гневная морщинка перерезала лоб…

— Сам не повез бы, конечно. Да к счастью, мой муж как раз в Сталинабад ехал. То есть не к счастью, а вез… В общем, по работе. — Тень мелькнула снова, лицо на мгновенье застыло. — Я папаше пригрозила, что в милицию на него заявлю, и девочку отправила. Действительно, оказалась внематочная беременность, чудом успели прооперировать. Это мне муж сказал, когда вернулся, я его просила узнать. Такие вот традиционные ценности, пропади они пропадом совсем!

— Здесь так живут, Люша, — сказал Делагард. — То есть девочку, конечно, жаль, и очень хорошо, что тебе удалось ей помочь. Но здесь тысячи лет так жили, и нам эту жизнь не переделать. Во всяком случае, не переделать без очень серьезных потерь и непредсказуемых последствий. Или ты сторонник срывания паранджи и прочей бездумной европеизации Востока?

— Я сторонник того, что с людьми нельзя обращаться как со скотами, — отчеканила Елена. — И я не могу видеть, когда…

Она вдруг замолчала, как будто запнулась. И Василий понял, почему она замолчала, почему застыло ее лицо — понял яснее, чем если бы она сказала об этом вслух.

Ее муж, Игнатий Степанович Крюков, был начальником здешнего золотого прииска, то есть лагеря, которым этот прииск являлся. И можно было только догадываться, как он обращается с теми людьми, жизнь которых находится в его полной власти. Вернее, трудно было об этом не догадаться, глядя на животные лица охранников, из которых, вперемешку с геологами и местными таджиками, состояло население поселка…