Антициклон

Кацев стоял около раскрытых дверей радиорубки, широко расставив крепкие босые ноги. В радиорубке, надев наушники, Климов через эфир отыскивал остальные четыре сейнера рыбколхоза «Дружба». Рядом с Климовым примостились Погожев и Осеев. Так что в рубке — не пошевельнуться. Было время выхода на связь, но ни один сейнер не отзывался, и Погожев начинал нервничать:

— По-моему, русским языком было сказано: в двадцать ноль-ноль — выход на связь. Где они там пропали?

— Наверно, на подходе к Змеиному, — сказал Виктор и закурил. — Решили объявиться личной персоной, а не по радио.

И правда, только успел он проговорить, как в рубку заглянул вахтенный и сообщил, что сейнера Малыгина и Гусарова на подходе. За этих старейших и самых удачливых кэпбригов колхоза Андрей Георгиевич особенно не боялся.

— А Сербин и Торбущенко? — спросил Погожев и выжидающе посмотрел на Осеева.

Но вместо Виктора отозвался Кацев:

— Шо ты мечешь икру, Георгич, придут, нэ заблудятся. — И, скривив мясистые губы в усмешке, добавил: — Только разве на косяк скумбрии напали... Пойду встрэчу сейнера. Наверно, будут становиться лагом с нами...

Торбущенко и Сербин отозвались по рации из Одессы.

— Какой черт занес их туда, если на правлении было решено всем вместе идти к Змеиному, навстречу скумбрии! — взорвался Осеев. — Дай-ка я с ними поговорю сам. — И он взял у Климова микрофон и наушники.

В ответ Торбущенко бубнил что-то невразумительное, ссылаясь на болгарских рыбаков, которые будто бы сообщили ему по рации, что за последние сутки скумбрия около их берегов не наблюдается.

— Так что, она в Одессе объявилась? Я спрашиваю тебя!.. — кричал в микрофон Осеев, с трудом сдерживаясь, чтоб не добавить к этому пару крепких слов.

Погожев вышел из рубки, закурил. «Вот оно начинается, — подумал он, жадно затянувшись сигаретой. — Всего сутки в море, а уже нарушение дисциплины. И кем — коммунистами!» Что делать с нарушителями дисциплины, он не знал. Да и что ты с ними сейчас сделаешь, если они на другом конце моря? Погожев стоял около фальшборта и курил, чувствуя всю свою беспомощность. «Взять микрофон и отчитать их, как Осеев, пригрозить партбюро, партийным собранием, хоть отвести душу», — ухватился Погожев за эту мысль, как за спасательный круг, хотя прекрасно знал, что делать этого он не будет, да и не умеет, как умеют другие.

Пошарив пальцами и не найдя в пачке очередной сигареты, Погожев зло скомкал пачку и швырнул за борт.

— У кого есть курево? — сунув голову в радиорубку, спросил он. И, вылавливая из протянутой ему кэпбригом пачки сигарету, услышал слова радиста:

— Это они опохмелиться зашли. Головушки-то небось разламываются после обмыва медали.

Погожев почувствовал, как от слов Климова у него внутри все похолодело. Костя Торбущенко действительно перед выходом на путину получил партизанскую медаль. И может, тот же Филя, любитель выпивки, уговорил кэпбрига Торбущенко зайти в Одессу. А тот, в свою очередь, зацепил Сергея Сербина...

Награждение медалью Торбущенко было неожиданностью не только для рыбаков колхоза, но и для самого Кости. Он и дня не был ни в армии, ни в партизанах. Погожев с Костей Торбущенко одногодки: когда немцы занимали Крым, их возраст еще не достигал мобилизационного. Запросто и Погожев мог бы очутиться в оккупации, если бы не ушел из городка на военном катере. А когда их городок освободили от немцев, перед местными властями встала острейшая проблема прокормить чудом переживших оккупацию жителей. Горсоветом было принято решение срочно наладить промысел рыбы и морского зверя. Первым делом взялись за восстановление рыбколхоза. Только не так-то просто было это сделать — рыбаков раз-два, и обчелся. И те старики. Остальные — на фронте. А Костя до самой оккупации был в рыбколхозе. Рыбачил на фелюге вместо ушедшего на фронт отца. Когда городское начальство выискивало рыбаков, и о Косте вспомнили. И он получил бронь военкомата. И с тех пор ни на один день не изменял своей рыбацкой профессии...

— Но просто так, ни за что не могли же тебе дать медаль? — наседали на Торбущенко товарищи. — Значит, что-то ты сделал.

Рыбаки сгорали от любопытства. Все же далеко не каждый день кого-то из их близких награждали медалями. А тут, казалось, знали человека, как облупленного. И вдруг, через столько-то лет после окончания войны — партизанская медаль!

Фамилия, имя и отчество Торбущенко были напечатаны в газете в числе других награжденных. Все поздравляли Костю с наградой. Пожимая Торбущенко руку, Погожев намекнул, что неплохо бы ему поделиться с товарищами воспоминаниями о боевых делах в годы оккупации.

— А что вспоминать? И вспоминать тут нечего, — буркнул в ответ Торбущенко и двинулся к выходу.

Происходило это в красном уголке, где в свободное время рыбаки любят «забивать козла». Может, тогда Торбущенко ушел бы, так ничего и не сказав, если бы кто-то из рыбаков не бросил ему вслед:

— Что вы, братцы, к нему пристаете. Может, в газете вовсе и не про нашего Торбущенко сказано, а про другого. Бывает же совпадение по всем трем статьям...