Антология черного юмора

Я взвыл, как белуга — и, конечно, не сразу сообразил, что, коли клешню-то он мне оттяпал, то ракитка уже ничем не держит. Потянул чашкой[57] — и точно, тут же рухнул вниз — прямо на эклер[58], но он, вместо того, чтобы прыснуть[59], сиганул мне в баул. Ужасно нелюбовно[60] получилось! А он знай себе сияет[61], ума не приложу, как его уфилософствовать[62].

Тут меня долбануло[63] — надо ж быть таким дырявым[64], чтобы сразу не додуматься. Я принялся сажать цветы[65], и после парочки увесистых тюльпанов[66] эклер показался у меня из сопла[67] — поет, черт его дери, орет во весь голос, хуже сточной канавы.

Ну я, недолго думая, хватаю его за телегу, и, потужившись воплей[68] десять-пятнадцать, вытащил-таки. Этот, только почуял свободу, мгновенно дал тёку[69]. Мне, правда, не до него было: дико шумело в деревяшке[70] — дед[71] свидетель, два прибора[72] в весельчаке[73] ни крошки не было. Клешни как воздухом надуты[74], у меня так всегда бывает, если долго не забиваться[75], так что не прошел я и десяти затяжек, как расплавился[76] и тут же повис[77]. Всплыл[78] я, только как почувствовала, что ягоды[79] стучат мне по телеге.

Бог ты мой, вот это спустил[80]!

Тут, словно по шлепку[81], вскоре выглянула горелка[82]. Рассаливалось[83], а поскольку на дворе стояло лето, то она вскоре должны была очутиться прямо надо мной. И верно — только, казалось, выглянула слева, а уже катится ко мне во всю прыть. Воплей через пять горелка торчала уже у меня меж ног; ботве[84] моей только этого было и надо.

Слушай сюда, крендель[85] — слаще я в жизни ничего не пробовал! Словно тоньку[86] какую выделываешь ногами, все так и тончит[87] внутри. Никогда даже поголовить[88] не мог, что так бывает. Ну все, со штанцами-то[89] теперь покончено, ей-ей! Вы просто представить себе не можете, что это такое!

Горелка тем временем скрылась за одной из оставшихся у меня ракиток.

Я чувствовал, как весь постепенно нарастаю[90] тонькой, и так тончил соломку[91] за соломкой, в полном одиночестве. Потом рванул было за горелкой, вернувшейся уже на свое обычное место в шляпе[92], но через пару воплей сообразил, что так далеко мне не забраться. Со всего размаху рухнул я обратно на кучку, да так сильно, что зарылся по самую телегу. Ну это ничего — наверху шально[93] было, а в кучке и подавно.

Когда я вновь оказался на поверхности, то увидел, что нарос лебедем в огромном бумажнике[94] — колечки[95] так и стелятся по ветру. На кучке же стоял огромный золотник[96] при полной нищете[97]. Он махнул мне подносом[98], и проорал: «Эй, Лоэнгрин! Двигай на смычку!» [...]

ТРИ ВИШНИ И САРДИНКА