Антология «Дракула»

Около одиннадцати вечера на автобусной остановке он увидел девушку. Она курила и жевала жвачку одновременно. Ей не могло быть больше шестнадцати-семнадцати лет, в ней еще сохранилась детская округлость, которую он особенно ценил. Ее очень длинные светлые волосы падали на черную кожанку и красную мини-юбку.

Он пересек дорогу. Шел дождь — тонкий, словно иголочки, дождик, — и поверхность асфальта отражала фонари и окна магазинов, как вода глубокой заводи. Он прямо подошел к девушке и встал, глядя на нее, одной рукой придерживая полу плаща.

— Ну что, на ночь хватит? — подразнила она.

— Прошу прощения, — сказал он. — Вы мне напомнили одну девушку.

— Очень оригинально. Спроси теперь, часто ли я сюда прихожу.

— Я просто… мне просто одиноко сегодня.

После всех долгих лет существования ему было по-прежнему трудно вот так грубо заигрывать.

— Ну, не знаю. Мне надо дома быть к двенадцати, а то мама с ума сойдет.

— Может, выпьем по-быстрому?

— Не знаю. Не хочу автобус пропустить.

— У меня много денег. Можем повеселиться, — предложил он, внутренне передернувшись.

Она оглядела его сверху донизу, все еще попыхивая сигаретой, все еще гоняя во рту жвачку:

— На вид ты крутой. Можем прямо здесь. Если у тебя резинка есть.

Он осмотрелся. Улица была пуста, не считая автомобилей, которые изредка шелестели шинами по мокрому асфальту, проезжая мимо.

— Ну… — протянул он. — Прямо тут, в открытую?

— Смотри сам. Автобус через пять минут.

Он уже собирался отказаться и уйти, когда она вдруг откинула рукой волосы и открыла шею с левой стороны. Кожа ее была такой лучезарно-белой, что просвечивали голубые вены. Он не мог оторвать глаз.

— Ну ладно, — проскрипел он. — Давай здесь.

— Двадцать фунтов. — Она протянула руку.

Он расстегнул тонкий черный бумажник, дал ей две купюры. Она еще раз втянула в себя дым, щелчком отправила сигарету на обочину, подняла платье и сдернула обычные белые трусики. Где-то в памяти у него вспорхнули нижние юбки Люси — тончайший хлопок и ноттингемские кружева — и то, как она игриво раздвигала ноги.

Он поцеловал девушку в лоб, вдохнул запах табака и шампуня. Прикоснулся губами к ее векам и щекам. Когда он потянулся к ее губам, она хлопнула его по скуле:

— Жвачка понравилась? Мы трахаться будем или целоваться?

Он схватил ее за плечи и посмотрел в глаза. Она нахмурилась. До нее начало доходить, что эта встреча будет не как все, двадцать фунтов по-быстрому.

— Чего? Чего тебе надо-то?

— Один поцелуй. Только один. Я обещаю.

— Я не целуюсь. От этого микробы.

— Этот поцелуй тебе понравится больше, чем все поцелуи на свете.

— Не, не хочу я.

Она поддернула трусики.

— Не хочешь денег?

— Я тебе сказала. Я не люблю целоваться. Не с мужиками вроде тебя. Только с теми, кого люблю.

— А сексом на улице заняться, совершенно меня не зная, нормально?

— Это не то же самое.

Он отпустил ее, и руки его повисли.

Да, — сказал он не без горечи, — это не то же самое. Но когда-то это было величайшей наградой, которую мужчина мог заслужить от женщины.

Она глупо хихикнула, как Минни-Маус. И тогда он схвати ее за волосы и изо всех сил приложил ее затылком о будку. Стекло с расписанием разлетелось, цифры забрызгало кровью.

У нее подогнулись колени. Он успел ее подхватить, еще раз оглядел пустую улицу, перебросил тело через плечо и, обойдя остановку, направился в кусты. По склону, пестрому от клочков газет, пивных банок и бутылок из-под молока, он не то спустился, не то съехал в темную мокрую канаву, где прела прошлогодняя листва. Голова девушки бодалась у него на спине, но он знал, что она пока жива.

Спустившись, он уложил ее, трясущимися пальцами расстегнул и сдернул куртку, разорвал платье, обнажив левую грудь. Он опустился на колени, склонил голову и с четко различимым хрустом впился в шею у сонной артерии.

Первый всплеск он упустил, кровь залила плащ. Второй угодил ему на щеку и воротник. Но он открыл рот пошире, поймал следующий прямо на язык, проглотил и глотал, глотал с сиплым хрипом, пока сердце девушки покорно качало кровь ему в горло.

То ли кража в особняке его так разъярила, то ли отвращение к миру, в котором он оказался, или он просто пожадничал, но в ту ночь он оставил за собой вереницу трупов. Он проскользнул в пригородный коттедж и осушил молодую женщину, муж которой спокойно спал рядом. Под виадуком он встретил беспризорного мальчишку и оставил его, побелевшего, глядеть из картонных коробок на рыхлое небо. Он ненавидел это небо, он тосковал по временам, когда ночи были черными, а не оранжевыми.

К концу ночи он убил девятерых. Он так раздулся от крови, что пришлось прислониться к двери аптекаря Бутса и срыгнуть излишек в лужу полупереваренного кетчупа, которую уже оставил на пороге чей-то желудок.

Потом он вернулся в пустой дом. Ему хотелось еще побродить по комнатам, но солнце уже забиралось на ограду сада, и в ней сверкал, как глазурь. Он поднял крышку и исчез в люке.

Он спал и видел…