Раздался стук в дверь, и стремительно вошел Чарли. Он закончил свои служебные дела и — я по глазам видел — зашел ко мне для продолжительной беседы, и, скорее всего, со стихами в кармане. Стихи Чарли наводили на меня тоску, но порой они побуждали его к рассказам о галере.
Гириш Чандра пристально поглядел на него.
— Извините, — Чарли смутился, — я и не знал, что у вас гость.
— Я уже ухожу, — сказал Гириш Чандра.
Он потянул меня за собой в прихожую.
— Это тот человек, о котором вы мне говорили, — быстро произнес он. — Попомните мои слова — он никогда не расскажет все, что вам хочется. И не надейтесь. Но он хорош тем, что может заглянуть в будущее. Давайте притворимся, что это игра. — Я никогда не видел Гириша Чандру в таком возбужденном состоянии. — Нальем чернила ему в пригоршню. А? Что вы на это скажете? Уверяю вас, он способен увидеть все, что доступно человеческому глазу. Позвольте, я принесу чернила и камфару. Он — ясновидящий и расскажет нам очень многое.
— Весьма возможно, но я не намерен вверять его вашим богам и дьяволам.
— Вреда ему не будет. Когда он выйдет из транса, он почувствует неловкость и некоторую опустошенность. Вы же видели раньше юношей в состоянии гипнотического транса?
— Вот потому-то я и не хочу глядеть на это снова. Ну а теперь — прощайте, Гириш Чандра.
Он спустился по лестнице, крикнув мне снизу, что я лишил себя единственной возможности заглянуть в будущее.
Его заявление меня ничуть не огорчило: я интересовался прошлым, и никакие юнцы, глядящие в трансе в зеркала или в налитые в пригоршню чернила, не могли мне в этом помочь. Но я с пониманием и сочувствием отнесся к мнению Гириша Чандры.
— Ну и верзила этот черномазый! — воскликнул Чарли, когда я вернулся. — А теперь послушайте: я только что написал поэму, пока все играли в домино после ленча. Можно, я ее прочту?
— Дай, я прочту сам.
— Вы не прочтете с нужным выражением. И вообще, когда вы читаете мои вещи, всегда кажется, что рифмы из рук вон плохи.
— Ну тогда читай сам. Все вы одинаковы.
Чарли продекламировал собственное сочинение, и оно было не намного хуже, чем обычно. Он зачитывался купленными книжками, но стоило мне сказать, что я предпочитаю Лонгфелло, не разбавленным Чарли, ему это не понравилось.
Потом мы принялись разбирать его поэму — строчку за строчкой, и на каждое замечание или поправку у Чарли был готов ответ:
— Да, может, так оно и лучше, но вы не понимаете, что я хочу этим сказать.
В одном, по крайней мере, Чарли был схож с некоторыми поэтами. На обратной стороне листа было что-то нацарапано карандашом.
— Что это? — спросил я.
— О, это не стихи. Так, пустячок, написал прошлой ночью перед сном, мне не хотелось морочить себе голову подбором рифм, вот я и написал белые стихи вместо рифмованных.
Привожу «белые» стихи Чарли:
— Хм... А что такое «кружево вод», Чарли?
— Вода, взбитая нашими веслами. Такую песню, возможно, пели гребцы на нашей галере. А вы когда-нибудь закончите повесть и отдадите мне часть гонорара?
— Все зависит от тебя. Я бы уже давно закончил повесть, если бы ты с самого начала подробней рассказал о герое. Твои описания так расплывчаты, туманны.