Антология осетинской прозы

Почуяв запах араки, Парса ощутил невыносимую жажду, в горле у него пересохло, в желудке стало колоть. И что это у него за привычка такая, стоит только запаху араки коснуться ноздрей, как в живот ему будто иглы вонзаются. Вот и сейчас в желудке у него радостно заплясал сатана.

— Золотце ты мое, как она красиво бежит, как бежит!.. Эх, пропустить бы рюмочку…

Сатана еще отчаяннее заплясал у него в желудке, голова приятно закружилась в предвкушении счастья.

— Будь что будет, пусть меня хоть в Сибирь упрячут, а араки этой я испробую.

Дверь в комнату оказалась слегка приоткрытой, видно, для того, чтобы в помещении не скапливался дым. Парса оставалось лишь слегка ее толкнуть, чтобы очутиться возле заветного кувшина. Однако надо же такое! Женщина в черном простерла руку прямо над кувшином, а носом уткнулась чуть ли не в желобок, словно и во сне принюхивалась к сладкому запаху зелья.

Арака, продолжая бежать заманчивой серебристой струйкой, пела негромкую, но веселую песенку.

— Тьфу, чтоб тебе в ослицу превратиться, или не могла найти себе другого места как только возле кувшина! — обозлился Парса на неразумную женщину. Из страха разбудить ее, он боялся прикоснуться к кувшину, и все же сатана в конце концов, одержал над ним верх, Парса бросился к кувшину и, схватив его, помчался к двери. Но у порога неожиданно споткнулся и с грохотом упал на пол. Дверь запищала и заскрипела, будто завыла стая волков.

Прижимая к груди кувшин, чудом оставшийся невредимым, Парса улепетывал так, словно за ним гнался целый отряд. Вот он одним махом перескочил через мельничный желоб, пробежал по мосту и только тут позволил себе оглянуться. Нигде никого. Уф-ф, кажется, пронесло! И Парса во второй раз возблагодарил Уастырджи за то, что тот уберег его от беды да еще милостиво наградил кувшинам чудодейственного эликсира.

Бежит Парса, ищет своего друга, но тот будто сквозь землю провалился. Вот уже и ольховая роща осталась позади, а Пала все еще не видно. От волнения Парса то и дело поднимает кувшин ко рту и делает глоток, другой. Только у следующей ольховой рощи нагнал он наконец своего друга, отважного Пала.

— Куда ты от меня бежишь, чтоб тебе шею сломать, чего испугался? Или не знаешь, что второго такого Парса на свете не найти! А может, ты считаешь его таким же ротозеем, как ты сам?!

— Поди прочь, собака. Корова моя, и не жди себе доли. Я тружусь в поте лица, а ты будешь шашлыки уминать…

— Не нужно мне никакой доли и шашлыки твои не нужны. Все шашлыки, которые есть на свете, я не променяю на один этот кувшин!

Пала в растерянности остановился:

— А что это за кувшин?

— Кувшин как кувшин, имеретинский, его мастерят из глины, потом обжигают… А вмещает он не меньше пяти литров. Осел, кричи козлом, иначе ни глотка не получишь!

Тут Пала догадался, в чем дело, и на радостях заблеял козлом: «Мэ-э!» Он тоже водил крепкую дружбу с чудодейственным эликсиром.

— Вот так-то лучше! Теперь ты понял, что Парса у тебя и Зелимхан и студент?

— Отныне, Парса, душа моя, ты можешь считать себя и Зелимханом, и студентом, и кем только захочешь, да будет глупый Пала твоей жертвой! Я тебя особенно ценю, когда ты доставляешь мне такую радость, как сейчас.

Никогда прежде друзья не осыпали друг друга такими похвалами, как в этот раз. И все же на сердце Пала легким облачком легла тень досады: опять, в который уже раз, Парса оказался удачливее его. И как ему только такое удается! В книгах бы надо написать о таком человеке, в книгах.

Друзья не стали мешкать, погнали корову в ольховую рощу, привязали ее к дереву, а сами, точно княжеские отпрыски, с самодовольным видом уселись на траву. Разве могли они не помолиться, не вспомнить имена таких святых, как Бурсамали, Карасет, Картай, Мкалгабыр, Джери. А потом тосты коснулись святых, которые покровительствуют жителям равнины.

— А этот бокал выпьем за того святого, который помог нам больше других, и пусть будет славен тот святой, которого мы забыли упомянуть!

Отдельно выпили за предков, не осталось ни одного покойника, которого не помянули бы добром. Одним словом, хоть и стояла темная ночь, а дно кувшина все же засветилось.

А вскоре Парса схватил пустой кувшин и с размаху швырнул его в сторону реки, мол, это тем святым, которые надеялись что-то от нас получить. В темноте послышался звук разлетевшегося на части кувшина.

После этого друзья принялись обниматься и целоваться. Пошли к корове, повисли на ней и тоже стали ее обнимать и целовать, мол, жалко резать такую тихую, смирную скотину. Потом разлеглись на траве и, чертыхаясь и икая, стали переговариваться.

— Пусть бог, который не создал тебя моим братом, на том свете в аду и в раю собакой воет… И на этом свете тоже пусть воет.

Сердце Пала разрослось, поднялось, точно на дрожжах, оно уже не вмещалось в его груди, и тут из глаз Пала полились слезы, и он заплакал навзрыд.

— О мой дорогой… нет у меня… хыкк… нет у меня никого, кроме тебя… моя семья… хыкк… вся моя семья… хыкк…

Он так и не смог договорить, слезы душили его.

Парса обнял друга, стал его успокаивать, но тот все не унимался..