Антология осетинской прозы

— Ну и чудесно. Тогда — в путь.

Как это бывает в горах, ночь подступила сразу — сумерек почти не было. По обрывистой дороге, вдоль колючих кустов акации и терновника, поднимая клубы пыли, в село мирно втягивалось стадо. Запахло коровьим пометом, парным молоком, дымом…

В домах уже зажигали огни, когда путники, объезжая лениво плетущихся животных, проехали по пустынной улице. Отбиваясь от яростно наседавших собак, постучали у дома с высокими полуовальными воротами в массивной стене из серого тесанного камня.

Парадную дверь открыл мальчик лет четырех с большими грустными глазами на слегка удлиненном лице.

Увидев всадников, он удивленно уставился на них.

— Ну, здравствуй, молодец, — сказал Афако, слезая с коня.

— Я не молодец, я Костик, — обиженно протянул карапуз.

— А еще дядя, Костика не знает! — улыбнулся Батрби.

— Дома есть кто?

— Дада уехал. А нана корову доит. Вы кто? — растягивая слова, проговорил мальчик, не двигаясь с места и продолжая разглядывать всадников. — Вы абреки?

— Ах ты карапуз, своих не признаешь? — Афако потрепал его вихрастые темные волосы, а Батрби подхватил мальчика на руки и поднялся на длинную незастекленную веранду.

Навстречу им шла хозяйка дома — невысокая, краснощекая молодая женщина с темной косынкой на голове.

— Кто там, Костик?

Поставив на скамью эмалированное ведро с парным молоком, близоруко поглядела на гостей и вдруг всплеснула руками:

— Господи, вот неожиданность. Как с неба!..

— Мирных и приятных вам гостей, дорогая сноха, — Афако пожал влажную натруженную руку невестки, улыбнулся в усы. — Ну, что, не ждали?

— Как вы доехали-то? По такой дороге… О господи, господи… А Залухан, бедной, досталось, наверное, больше всех… Ой, да что же мы стоим? Проходите в комнату.

Тем временем Залухан степенно подошла к стоящим в сторонке Костику и его сестре Луарзет и, немного смущаясь, протянула гостинец.

— Что это? — недоуменно уставились те на глиняный горшочек, старательно обернутый зеленой салфеткой.

Посапывая и кряхтя, Костик быстро развязал узелок. Под желтоватым, пожухлым листом тыквы ярко рдела малина. Крупная, усато-волосатая, приятно пахнущая, аппетитная.

— О-о! Это все мне? — Костик хотел прикрыть горшочек листом. Но Луарзет, недолго думая, запустила руку и захватила полную горсть.

Через минуту, примостившись в дальнем углу на старенькой кушетке, они за обе щеки уплетали вкусные ягоды.

— Сколько ребенку надо, — с умилением глядя на счастливых ребят, задумчиво сказал Батрби. — Когда сошел с коня, таким был усталым. А вот увидел, какую радость доставил малышам нехитрый гостинец, и усталость словно рукой сняло. Удивительные создания — дети!..

Переночевав, Афако, Батрби и Залухан двинулись дальше, в город. Их провожали Костик и Луарзет. Дети вышли за ворота и все просили гостей поскорее вернуться.

— Будем ждать! — кричали они на прощанье.

Гости вернулись из города лишь на четвертый день. Привезли детям обновки — черные туфельки на низких каблуках — и гостинцы: пряники, халву в блестящих баночках и леденцы.. Афако и Батрби были возбуждены, радостны. Вспоминали подробности разговора в облисполкоме.

— Одного я боюсь, Батрби. Не нашлись бы у нас мудрецы, отговорщики…

— Неблагодарность — не такой уж частый подарок у нас в горах… Вроде, не для себя стараемся…

Афако остановился напротив, посмотрел испытующе.

— Ты-то сам как? Положа руку на сердце…

— Разрази меня гром, я за куыфауский надел.

— Искренне?

— Клянусь! Остается повторить лишь мудрые твои слова: это и Назикау — и не Назикау, и плоскость — и не плоскость. Одним словом, баран тоже будет целый, волк тоже будет сытый.

— А абреки?.. Они вот где у меня сидят, — Афако сделал красноречивый жест рукой.

— Абреки… Абрек не гора, вечно в Фарвджине стоять не будет. И вообще, волков бояться, в лес не ходить!

Поездка оказалась удачной во всех отношениях. После облисполкома Афако повел Залухан к врачу — местной знаменитости. Тот осмотрел колено девочки, подбодрил ее и обещал вылечить. В тоне врача было столько неподдельной веры в благополучный исход болезни, что Афако и Залухан вышли от него совершенно обнадеженные…

Из Хохгарона выехали затемно. Дорога, притиснутая рекой к самому подножью гор, сонно стелилась перед ними, полуразмытая, долгая.

Залухан приткнулась к широкой спине Батрби, стянутой пропахшим табаком и потом черкеской, и, мерно покачиваясь в такт движения коня, всматривалась все еще сонными глазами в смутно проступающие очертания гор, в темнеющий и, казалось, тоже еще не проснувшийся лес.

Рядом, чуть впереди, ехал отец. Из-под копыт его коня временами вылетали пучки золотистых искр и, еще не успев родиться, тут же угасали, как звезды на светлеющем небе. Он часто оборачивался в ее сторону, но ничего не говорил. Она с растущей обидой в душе думала, недоумевая: почему отец опять не взял ее к себе, а посадил с Батрби? Она столько ждала, и ей так хотелось ехать с ним! Ехать, обхватив его сзади крепко-крепко своими ручонками и прижавшись всем телом к его теплой и родной спине.

Иногда ее окликал Батрби. В его густом, рокочущем голосе ей слышалась поддержка, участие.