Антология осетинской прозы

— Ахха! — воскликнул один старик, стоявший около него. — Как будто, кроме тебя, никто не знает «госбоди — госбоди»!..

— А отчего же ты, безверный, не говоришь и не крестишься? — озлился Симайли и поссорился со стариком.

Ссора чуть не кончилась трагически. В доме Симайли как раз над порогом висит деревянный закоптелый крест, на который он смотрит, как на святыню. Симайли покумился с аульным священником; он подарил ему даже дойную корову.

Симайли, следуя примеру других, перестроил свой двор: плетневую огорожу заменил дощатым забором с тесовыми воротами…

Но в семейной жизни он весьма тяжелого нрава: он вспыльчив и выказывает порою недовольство своею безбедною жизнью. В минуту дурного настроения духа он жестоко обращается со своей престарелой женой. Бедная Дойон! Сколько тяжких оскорблений перенесла ты от его грубого обращения в продолжение своей замужней жизни! От мужа, я знаю, ты ни разу не слыхала ласкового слова.

В воображении моем рисуется и теперь картина его жестокого обращения с тобою, свидетелем которой я был еще в детстве. Пришел он, не помню, откуда-то, не в духе; рассердился на тебя и крепко ударил тебя по спине толстой палкой. Помню, какой пронзительный крик вырвался тогда из твоей груди от невыносимой боли, и теперь словно этот крик раздается в моих ушах. Ты схватилась за больное место и с рыданием прижалась, в угол сакли, умоляя о пощаде. Но пощады не было. Разъярившийся Симайли еще пуще стал бить тебя палкою, и тогда я тоже зарыдал: мне стало невыносимо жаль тебя.

На крик прибежали соседи и разняли…

Бедная осетинка! Скоро ль ты избавишься от положения рабыни! А какие у нас отношения жениха к невесте! Довольно привести один пример, чтобы составить себе понятие об этих натянутых отношениях. Один из моих близких знакомых, некто Асламбек, сосватал себе дочь Симайли. Однажды вечером, когда я лежал на дворе, Асламбек подошел ко мне печальный и спросил:

— А что, Инал, твои молочные родители на работу ушли?

— Да, — сказал я, — только дочь Симайли, твоя невеста, одна осталась.

Асламбек покраснел и промолчал.

— Пойдем-ка к ним в саклю, — обратился он ко мне, все еще краснея.

Я встал, не спрашивая у него причины, почему ему понадобилось туда, так как догадывался, что ему хотелось посмотреть свою невесту. Мы пошли.

Под навесом крыльца сидела Дзго, невеста Асламбека; она усердно шила что-то и не заметила, как мы приблизились. Асламбек на некотором расстоянии остановился и стал смотреть на нее молча. Дзго подняла глаза и, увидев его, быстро вскочила со своего места и исчезла в сакле, захлопнув за собою дверь.

— Вот тебе на! — воскликнул Асламбек. — Что мы, волки, что ли, что нас боятся? — обратился он ко мне, стараясь улыбнуться.

Но улыбка вышла горькая, Он молча, печально сел у порога сакли.

— Хоть бы угостила чем-нибудь, — произнес он, наконец, довольно громко.

Через несколько времени окно сакли чуть приотворилось, и из него показалась рука Дзго с тарелкой, в которой лежал нарезанный сыр с белым чуреком. Я взял тарелку и поставил ее перед Асамбеком. Он не стал есть.

— Уйдем отсюда, — сказал он после долгого молчания и встал со своего места, — от нас убегают, мы мешаем только, — и он потащил меня за руку со двора.

Мы сели на траву.

— А что, и у русских невеста так бегает от своего жениха? — спросил он после некоторого молчания.

Я объяснил ему, что у русских, напротив, жених и невеста чаще прежнего видятся.

— Ах, как это хорошо! — воскликнул он. — А вот у нас, видишь, как… Я своей невесты еще ни разу как следует не видал. Да и засватал ее по наущению старух. Говорили, хорошая невеста.

А я знал, что она злого нрава, совершенно противоположного характера Асламбеку. Как-то они уживутся?

Вчера, при прощанье, Дойон разрыдалась. Бедная Дойон! Придется ли еще свидеться когда-нибудь с тобою? Может быть, скоро сведут тебя в могилу горькие дни, проведенные тобою с грубым Симайли, и мне придется оплакивать тебя на твоей могиле…

Сека Гадиев АЗАУ Рассказ

Высоко в горах над рекой Арагвой лежит аул Ганис. Некогда здесь морем плескалась, бурлила жизнь. Люди радовались ей: вокруг сочные пастбища, в достатке хлеб, скот…

В ауле Ганис по соседству жили Сачинов Боба и Тогузов Бибо. Крепкая дружба связывала их, единым домом, единой семьей они жили, вот только детей у них не было, и горевали они из-за этого, бывало, говорили друг другу: «Кто нас похоронит, кто после нас останется?» Но вот небо сжалилось над ними: стала ждать ребенка Томиан — жена Бибо, погрузнела и Каныкон — жена Боба; и решили женщины меж собой: если родятся у них сыновья — назовут их братьями, дочери родятся — сестрами будут, если же у одной сын родится, у другой — дочь, то быть им женихом и невестой. И скрепили они свое слово клятвой.