Антология Сатиры и Юмора России ХХ века

— Совершенно справедливо! Не возникла бы проблема, кто кого съест, никто бы не стал шевелить мозгами.

Мозги — это понятие классовое.

— Помолчите, Владимир Ильич! Я только хочу объяснить, что стать разумным человек мог лишь при условии поедания себе подобных. А он этого не мог. Ни один хищный зверь этого не может. Откуда ж было взяться людоедству в эти древние безобидные времена? Пришлось по ставлять его из будущего…

Конечно, когда умные съедают дураков, человечество умнеет. Но ведь бывают периоды, когда дураки поедают умных. Перелистайте историю.

В природе многие поедают друг друга. Волк поедает барана, и при этом ни волк не умнеет, ни баран не умнеет. Потому что они не выясняют, кто кого съест, им это известно заранее. Но если бы волк съедал волка, а баран барана…

— Вот это я понимаю, классовый подход! Людоедство — это понятие классовое!

— Владимир Ильич! — заныл администратор. — Вы не даете нам работать, Владимир Ильич. Немедленно переселяетесь в Ивана Грозного! Оттуда переселитесь в Чингисхана, затем в Нерона, Сарданапала — и так по степенно придете в дочеловеческие времена.

— Переселяюсь, уже переселяюсь… Товарищ Дзержинский, вы меня слышите? Явки прежние, место встречи изменить нельзя, но все остальное изменить еще можно!

ДИКТАТУРА ПРЕИСПОДНЕЙ

Иван Грозный шел из преисподней на небеса. Ему казалось, что где-то здесь должна быть дорога, минуя жизнь, потому что через жизнь попасть на небеса у него не получилось. Главная его ошибка состояла в том, что он был живой человек, а пока человек живой, он подвержен человеческим слабостям. А чем больше слабостей, тем больше хочется из них сделать силу.

Например, такая слабость, как страх. У него было много страха, и, чтоб сделать из него смелость, приходилось прибегать к самым решительным действиям. Но из этих действий снова рождался страх, и снова приходилось делать что-то решительное. Он старался так запугать свой народ, чтоб на фоне его страха собственный страх выглядел смелостью, но это только увеличивало его страх. Вот она, человеческая слабость!

Или такая слабость, как любовь. Сколько у него было жен, и к каждой он питал какую-то слабость. Из-за слабости к Василисе он убил ее мужа — не мог же он при живом муже жениться на женщине! Потом из слабости к Василисе он убил ее любовника. А саму Василису не убил, такая получилась неувязка. Если б он хоть ее не похоронил! А то похоронить похоронил, а убить упустил из виду.

— Товарищ Грозный!

Иван Васильевич не поверил своим ушам: за четыреста лет преисподней его никто не окликал, а все, наоборот, сторонились.

— Товарищ Сталин, — представился незнакомец. — Я вас знаю, вы мой любимый исторический деятель. Я видел вас на картине товарища Репина, вы там убиваете своего сына.

Понемногу разговорились. Выяснилось, что товарищ Сталин тоже направляется из преисподней на небеса, хотя идет почему-то навстречу Ивану Васильевичу. Оба удивились этому обстоятельству и пришли к выводу, что преисподняя находится с двух сторон, поэтому нужно свернуть в третью сторону.

Пошли в третью. Товарищ Сталин жаловался на товарища Троцкого, который к тому же был еврей, и это, конечно, многое объясняло. Иван Васильевич подумал: может, и Курбский был еврей? Ведь и он, как Троцкий, сбежал за границу, все евреи бегут за границу, потому что им нравится все заграничное.

Иван Васильевич понял свою ошибку. Если б он перед тем, как человека казнить, объявлял его евреем, народ бы лучше принял его политику. Так и оглашать всенародно: князь Долгорукий — еврей, князь Воротынский — еврей. Знал бы народ, что они евреи, он бы сам с ними расправился.

Товарищ Сталин между тем рассказывал, как он ввел крепостное право под видом борьбы за светлое будущее. Будущее бывает очень светлым, только надо, чтоб оно всегда оставалось будущим и никогда не становилось настоящим.

И вдруг товарищ Сталин прервал свой рассказ и закричал:

— Товарищ Ленин! Владимир Ильич! Это же я, Коба, ваш верный друг и единомышленник!

— А, это вы, товарищ Сталин, — сказал товарищ Ленин, подходя. — А вы уверены, что верным путем идете, товарищи?

Сталин был не уверен. Поэтому он перевел разговор:

— А помните, Владимир Ильич, как мы с вами грабили награбленное? Товарищ Грозный, вы когда-нибудь грабили награбленное? Извините, товарищ Ленин, я не представил: это товарищ Грозный. Да, тот самый, из Рюриковичей.

— А, Иван Четвертый! — протянул Владимир Ильич с характерным классовым прищуром, словно этот царь не заслужил, чтоб на него смотрели во все глаза. — Значит, направляетесь в преисподнюю? А я как раз из преисподней.

— Но это мы из преисподней! — воскликнул государь всея Руси.

— Нет уж, дудки, батенька! Это я иду из преисподней. Небольшая эмиграция в ожидании революционного момента.

— Ничего не понимаю, — развел руками царь. — Вы ходит, мы со всех сторон окружены преисподней?

— Не окружены, а защищены, — внес поправку Владимир Ильич. — Чем больше вокруг преисподней, тем надежней защищены небеса.