Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 16. Анатолий Трушкин

Сестры! Балерины, поэтессы и рельсоукладчицы, или сегодня или никогда! Промедление смерти подобно!

Мы не пропадем!

Мы традиционно сильны в педагогике, медицине, сфере обслуживания — в том, без чего нормальное общество существовать не может.

Что бесспорно за ними?.. Преступный мир, теневая экономика, парламент — все, что мешает людям жить.

Женщины! Или мы с человеческим лицом, или социализм!

Современницы! Надо отделяться для того, чтобы спасти себя, детей, и, наконец, это последняя возможность спасти их самих.

Когда мы отделимся, мы вступим с ними в отношения. Но это уже будут новые отношения — РЫНОЧНЫЕ!

Не за красивые глаза, не за обещания, не за лесть, а за конкретные дела и конкретные товары получат они то, чего сами никогда не смогут взять у природы.

Бартер — наш рулевой!

За поцелуй — французские духи, мешок картофеля, пододеяльник, два пакета кефира, турецкий чай.

За объятие — шуба, два мешка картофеля, два литра подсолнечного масла, миксер, китайский чай.

За то, чего они сами не могут взять у природы — квартира, машина, дача, килограмм топленого масла, индийский чай, кофе растворимый, кофе в зернах.

Все вместе: поцелуй, объятие, то, чего они сами не могут взять у природы — демократия, правовое государство.

Только при этих условиях они достигнут того, о чем пока только болтают, болтают, болтают.

И тогда, может быть, мы снова объединимся с ними, чтобы уже никогда не разлучаться.

Честь мундира

Киллер Санек, по прозвищу Беспредел, снял девку, рассчитался с сутенером, сошел с тротуара на проезжую часть голоснуть машину.

Невалютная, простенькая, чуть подслеповатая проститутка по прозвищу Судьба, равнодушно жевала жвачку, изредка непроизвольно виляла задом.

Было сумеречно, накрапывал мелкий, противный дождик. Из сумерек выродился бледнопоганистый, косорылый, ущербный малый по прозвищу Рубль, подошел к сутенеру, приставил ему к горлу нож, потребовал деньги.

— А чего такое? — гнусаво спросил вечно простуженный сутенер Вова с нехитрым прозвищем Триппер. — Кто это? Своих не грабить.

— А где свои? — не понял Рубль. — Ты не свой. Ты хуже мокрушника. Тех, сволочей, нанимают хоть, а ты сам, гнида.

Услышав про сволочей-мокрушников. Беспредел легко и бесшумно подскочил к Рублю, ткнул ему в спину пистолет, сказал:

— Ты на кого тянешь, проститутка?

Стало тихо. Судьба прекратила жевать жвачку, раз, другой вильнула задом, потом сказала:

— При чем здесь проститутки? Ты говори, да не заговаривайся. Я на свои живу.

— Не в этом суть! — отрезал Беспредел.

— Страну позорите, — пояснил Рубль.

— Чем позорим, чем? — просипел Триппер. — Я что, убил кого-то?

— Ну я убил, — наступил на Триппера Беспредел. — Я — санитар! От меня польза людям.

— А я?! — удивился Рубль. — Я не помогаю людям? Я им, может, последняя радость.

— А я людям не последняя радость? — обиделся Триппер. — Я-то им самая последняя радость.

— Хватит вам! — оборвала всех Судьба. — Устроили базар. Ото всех нас людям радость. Помогаем чем можем.

— Угощаю всех! — неожиданно даже для себя выкрикнул Триппер.

— Я угощаю, — сказал Беспредел. — Где ресторан?

— Надоели рестораны, — сказала Судьба. — Едем ко мне, поедим домашненького.

Тормознули частника. Заехали в Смоленский гастроном, затарились спиртным.

— Теперь в Кунцево, — обернулась к водителю Судьба. — Быстро довезешь, премию получишь.

— Щас он домчит! — поручился за водителя ободрившийся Триппер. — Свой мужик! Не профессор, не языком молотит.

Водитель благодарно оскалил лошадиные зубы и наддал газа.

— От профессоров толка мало, — чтобы не угас разговор, знающе сказала проститутка.

— Да никакого! — сказал киллер. — Их никто и не заказывает.

— Какая же от них людям польза? — поинтересовался сутенер.

Никто не ответил — никто не знал.

Приехали. Вышли… В машине, не смотря на удавшийся извоз, понуро сидел водитель.

— Что же ты… не постоял за честь мундира? — спросил он и взглянул в зеркальце.

Из зеркальца на него с упреком смотрел Лев Николаевич Тургенев, профессор института мозга… по прозвищу Лошадь Пржевальского.

Иллюзия

Киллер Хорек как вкопанный замер перед копией картины Леонардо да Винчи «Мона Лиза».

Служащая галереи, Мария Степановна, чуть заметно (подражание Моне Лизе) улыбнулась — вот еще один отойдет от картины другим человеком.

Киллер мучительно вспоминал: «Где я мог видеть эту бабу?»

«Душа его, — думала Мария Степановна, — светлеет».

«Заложит, если не вспомню», — думал Хорек.

«Велика сила искусства», — думала Мария Степановна.

«Вспомнил! — просиял Хорек. — Скупщица краденого».

«Свершилось!» — просияла Мария Степановна.

Они взглянули друг на друга.

«Дура», — подумал Хорек.

«Ангел», — подумала Мария Степановна.

Единица добра

И холодно, и голодно, и грязно. И накрапывает дождь. И рубль опять упал и опять подняли цены.

На душе у всех нехорошо, сумеречно, даже погано. В воздухе копится и зреет зло.

И тут все увидели — по улице идет лошадь и улыбается. Что-то было не в порядке с мышцами на ее морде, может, от голода, может, от усталости — казалось, что она улыбается.

Люди захихикали, засмеялись — зло расщепилось и исчезло.