Антология сатиры и юмора России XX века. Том 2. Виктор Шендерович

В Берне Федя предложил возложить красные гвоздики к дому, где покончил с собой профессор Плейшнер. Пугая аборигенов автомобилем «ГАЗ», они дотемна колесили по городу, но дома с цветком не нашли.

До самого Парижа Федя ехал расстроенный.

В Париж приехали весной.

Оставив Уварова у Эйфелевой башни, Никодим Петрович поехал искать профсоюз таксистов, чтобы очень поделиться с ними своим опытом. Федя, заблаговременно запертый на заднем сиденье, канючил и просил дать ему погулять в одиночестве по местам расстрела парижских коммунаров.

Пока Никодим Петрович делился опытом, Федя все- таки из машины исчез — вместе с рогами и гвоздиками. Искать его было трудно, потому что все улицы назывались не по-русски, но ближе к вечеру таксист Федю нашел — у какого-то подозрительного дома с красным фонарем над дверью.

Федя был с рогами, но без гвоздик.

На суровые вопросы: где был, что делал и куда возложил гвоздики — Федя шкодливо улыбался и краснел.

Уваров катался на карусели у подножия Эйфелевой башни, попивая красненькое. Никодим Петрович Мальцев наябедничал ему на Федю, и тут же двумя голосами «за» при одном воздержавшемся было решено больше Федю в Париж не брать.

— Хорошенького понемножку, — сказал таксист. — Домой!

— Может, до Мадрида подбросишь, шеф? — спросил Уваров. — Там в воскресенье коррида…

— Не, я закончил, — печально покачал головой Никодим Петрович и опустил табличку «В парк».

Прощальный ужин Уваров давал в «Максиме».

— Хороший ресторан… — несмело вздохнул наказанный Федя, вертя бесфуражной головой.

— Это пулемет такой был, — вспомнил Никодим Петрович.

Уваров заказал устриц и антрекот с кровью. Никодим Петрович жестами попросил голубцов. Федя потребовал шоколадку и двести коньяка, но коньяк у него таксист отобрал.

В машине Федя сидел трезвый, обиженно шуршал серебряной оберткой, делал из нее рюмочку. Никодим Петрович вертел ручку настройки, Уваров прислушивался к тому, как внутри него негромко перевариваются устрицы. За бампером исчезал город Париж.

Проезжая мимо заправочной станции, они увидели блондинку, рассматривающую червонец.

В Венском лесу пощелкивали соловьи. Уваров начал насвистывать из Штрауса, а Федя — из Паулса.

У большого шлагбаума возле Бреста стояла толпа военных и читала записку. Никодим Петрович выпустил Федю и, простив за все, троекратно расцеловал. Тот лупил рыжими ресницами, шмыгал носом и обнимал рога.

— Федя, — сказал на прощание Никодим Петрович, — веди себя хорошо.

Федя покивал головой, потом сбегал на пост, вернулся в фуражке и попросил предъявить.

— Вали в туман, Федя, — миролюбиво ответил Уваров. — А то исключим из комсомола.

— Контрабанды не везете? — спросил Федя и заплакал.

Машина тронулась, и военные, вздрогнув, выдали троекратное «ура».

Неподалеку от Калуги Никодим Петрович Мальцев вздохнул:

— Жалко Федю. Пропадет без присмотра.

У Кольцевой он сказал:

— А эта… башня твоя… ничего!

— Башня что надо, — отозвался Уваров, жалея о пропущенной корриде.

Прошло еще несколько минут.

— Но Останкинская повыше будет, — отметил таксист.

— Повыше, — согласился Уваров.

Ничего, кроме правды [6]

В первый раз Паша Пенкин заподозрил неладное осенью, когда биологичка изрисовала ему весь дневник «парами», а в четверти вывела «четыре», хотя Пенкин ничего такого не просил.

Человеком он был неученым, но любознательным — и нашел случай заглянуть в классный журнал, где напротив своей фамилии обнаружил совсем не то, что значилось в дневнике.

«Как же это так?» — спросил он себя и, не найдя ответа, принес на урок жабу и подложил биологичке на стол. Жаба, в отличие от успеваемости, была настоящая, и училка пол-урока орала как резаная, но месть не утолила Пашину душу.

Вопрос, мучивший Пенкина, оставался без ответа. Он был совсем юн и не знал, что за низкий процент успеваемости учителей лишают сладкого прямо на педсовете.

Но когда, не переставая плеваться комочками промокашки, коллектив шестого «А» принял повышенные обязательства по учебе, Пашу вдруг осенило. Он начал связывать явления.

Вдруг вспомнился Пенкину щенок ирландского сеттера Джим, за которого он отдал транзисторный приемник «Турист». «Турист» перекочевал к угреватому сельскому переростку, а щенок вырос и стал удивительно похож на отечественную дворняжку. Пенкин, вздохнув, переименовал Джима в Шарика, но от родительских прав не отказался…

Он начал всматриваться в жизнь; он украл из школьного буфета килограммовую гирьку и взвесил ее. Гирька недотягивала тридцать граммов, и Паша гирьку не вернул.

В его жизни наступила пора прозрения: он понял, что слова вообще не имеют с жизнью ничего общего — как гипсовые уродцы под вечным салютом в пионерлагере, где есть футбол, речка и сладкий компот…

Была зима. Уроков Пенкин не учил, получал что давали и жил в свое удовольствие, пока однажды на физике не получил записку следующего содержания: «Пенкин! Пойдем в кино на «Ступени супружеской жизни»?»

Под посланием стояли инициалы А. К. — оба с барашками-вензельками.

Он пошарил взглядом по классу, наткнулся на внимательные темно-серые глаза Анечки Куниной — и кивнул.