Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 24. Аркадий Инин

По дороге во Внуково Рябов ему рассказал о своих взаимоотношениях с соседями и порадовал, что скоро получит изолированную жилплощадь.

Во Внуково выяснилось, что ближайший рейс оказался на Магадан. Рябов ему на билет добавил. А багажа у него не было.

— Ты что же так, без вещичек?

— А вещи мне малой скоростью подошлют!

Рябов контролершу уговорил, она его в автобус пустила. И пока они к трапу самолета подъезжали, Рябов успел поделиться тем, какое место в его жизни занимают литература и искусство.

У трапа Рябов ему вручил букет каллов. Расцеловались они.

— Ну, Миша (или, кажется, Коля), счастливо тебе! Если вернешься, обязательно телеграмму дай. Я встречу, расскажу, какие изменения произошли в моей жизни.

Из Внукова Рябов возвращался пешком. Был тот самый вечер, который справедливо характеризуется эпитетом «чудный». Все без исключения звезды сияли на своих рабочих местах. В меру прохладный ветерок обвевал его лицо. Хотелось петь, и Рябов пел. Он пел песенку про счастливое детство, и никто из редких встречных не интересовался у него на ходу, как жизнь.

Но у самого дома Рябову снова испортили настроение. У дома он встретил своего приятеля Сашу. Вернее — знакомого. В общем, малознакомого ему человека по имени Саша. Или Петя, кажется.

— Как жизнь, старик? — бросил тот и привычно побежал дальше.

Была ночь. Рябов устал. Ладно, подумал он, считай, Саша (или, кажется, Петя), что тебе повезло, черт с тобой, в другой раз…

Рябов крикнул ему вслед обычное:

— Жизнь в порядке, старик!

И пошел спать.

1968

Благородный почин

В тот день у начинающего литератора Антипенко снова не приняли повесть. Это было его восьмое не принятое произведение из восьми написанных.

Антипенко лежал на тахте и пил без всякого удовольствия коньяк. Рядом сидел Борзый — критик из местной вечерки «А у нас во дворе» — и утешал его. Но Антипенко не слышал утешений.

— Что делать? Что же теперь делать? — шептал он и вдруг вскочил: — А вот что делать! Сжечь! Сжечь все это и — в управдомы!

Он схватил не принятую сегодня повесть, прихватил еще семь палок, не принятых ранее, и побежал на кухню. Здесь он развел огонь во всех четырех горелках плиты и начал сжигать ненапечатанное по страницам, отрывкам и целым главам.

Потрясенный критик несколько минут наблюдал, как багровые отсветы играют на волевом лице литератора, а затем вылетел из дому.

Назавтра вечерка «А у нас во дворе» в разделе «Культура или жизнь» поместила статью «Почин литератора». Критик Борзый рассказывал о благородном почине литератора Антипенко, который добровольно сжег полное собрание своих сочинений, тем самым избавив от их чтения работников издательств, критиков и дорогих читателей.

«Мне могут возразить: какой же это почин? — писал Борзый. — Ведь общеизвестен аналогичный исторический случай с Н.В. Гоголем. Я отвечу догматикам: принципиальная новизна почина тов. Антипенко в том, что Гоголь сжег книгу гениальную и в минуты душевной депрессии, а тов. Антипенко сжег несомненно бездарные произведения и находясь в полном психическом равновесии».

В заключение статьи критик обращался с пламенным призывом к литераторам поддержать этот самоотверженный почин — сжигать бездарные произведения в рукописях.

Статья имела необычайный общественный резонанс. В редакцию пришли сотни писем с горячими благодарностями автору нового почина. А главное — у него появились последователи.

И как всегда, первой новый почин подхватила молодежь. В отделение Союза писателей стали приходить десятки молодых бездарностей, принося в урнах прах своих произведений.

Постепенно к ним стали присоединяться и бездарности среднего поколения, а затем даже маститые бездарности. Они сжигали свои записные книжки, рукописи, а один из маститых забрал из типографии и сжег верстку своего полного собрания сочинений.

Правда, как и во всяком благородном начинании, здесь тоже не обошлось без халтурщиков. Двое молодых поэтов были уличены в том, что ничего не писали, а просто сжигали чистую бумагу. Не обошлось и без плагиаторов, сжигавших чужие произведения. Один плагиатор обнаглел настолько, что сжег томик Пушкина.

Но в основном новый почин породил очень нужное литературное движение, поддерживаемое самой широкой общественностью. В связи с необычайным размахом этого движения в отделении Союза писателей была создана специальная секция самосожжения. Во главе секции встал Антипенко.

К этому времени он уже был принят в писательский Союз, много выступал, обмениваясь опытом, руководил семинарами по самосожжению, готовил юную смену бездарностей к исполнению их общественного долга. Он председательствовал на торжественном собрании, посвященном первой годовщине славного почина. Работники издательств преподнесли ему памятный адрес, а благодарные читатели вручили модель газовой плиты с четырьмя горелками, пылающими вечным огнем.

И кроме всего, Антипенко очень много работал. Он был добросовестным человеком — не мог позволить себе сжечь чистую бумагу, неоконченное или литературно недоработанное произведение. Поэтому приходилось писать. Писать много, всерьез, бессонными ночами.