Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 24. Аркадий Инин

— Что я говорю? — она улыбнулась сквозь слезы. — Ой, мамочка, какой ты дурачок! Ну, сообразил, не будет Машки…

— Перерыв! — объявил Юлик.

В коридор, переговариваясь, выходили однокашники. Гасли прожектора. Застыли телекамеры.

В опустевшем классе осталась Надя.

— Надюша! — Юлик задержался в дверях. — Ты чего заскучала? — И подсел к ней. — А ничего я придумал: собрать вас в классе?

— Да… Все — как в прошлом.

— Смешно… Как мало надо, чтобы вспомнить, как было хорошо в прошлом.

— А сейчас тебе плохо?

— Что ты, у меня все о’кей, — тоскливо сказал Юлик. — И на работе, и дома, и вообще… — Он помолчал. — А ты замужем?

— Двадцать лет.

— Ну да, ты сразу после школы… За токаря, кажется, за автоматчика…

— Револьверщика… Он токарь-револьверщик, мой Кирилл.

— A-а, да… — Он опять помолчал и вдруг выпалил: — А ведь я, Надька, был в тебя влюблен!

— Знаю, — просто ответила она.

— Интересно! — всерьез огорчился Юлик. — Ты, значит, все знала? И как я из-за тебя чуть из окна не выпрыгнул?

— Чуть-чуть не считается! — засмеялась Надя.

— Ясно, — мрачно сказал Юлик и вздохнул. — Слушай, Надюха, скажи честно, вот ты двадцать лет замужем… А тебе ни разу не хотелось бросить все, сбежать на край света?

— Ни разу, — помотала головой Надя.

— Никогда-никогда?

— Никогда-никогда!

Надя смеялась и отчаянно мотала головой, будто старалась отогнать воспоминания…

В плаще нараспашку, косынка сбилась, бежала Надя по пустынным аллеям осеннего парка, усыпанного опавшими листьями.

В дальнем уголке, возле развалин старой усадьбы, над крохотным прудом, худощавый человек с нервным лицом и длинными пальцами стоял перед раскрытым мольбертом и задумчиво глядел на чистый лист.

Увидев подбегавшую Надю, он радостно шагнул ей навстречу.

— Извините, Илья Николаевич! Задержалась! У Юры ангина, врач приходил… Извините…

— Что вы, Надежда Павловна, какие извинения? — перебил он ее, светясь радостью. — Вы пришли — и это уже… это прекрасно!

Илья Николаевич протянул Наде букетик тонко подобранных по колориту осенних листьев. При этом пальцы их коснулись, и оба испуганно отдернули руки, так что Надя еле удержала букет.

— Спасибо, что вы пришли. — сказал он.

— За что спасибо? — смутилась Надя. — Я ж обещала.

— Да, конечно, но все же я… я с трепетом ждал. Ведь я уже не очень молод, а вы… вы такая юная.

— Ой, юная — семерых родила! — совсем смутилась Надя.

— И прекрасно! Знаете, когда я увидел вас с детьми в этом парке, я сразу представил вас… мадонной. Вы проситесь на полотно…

— Не надо, — поспешно сказала Надя. — Это не надо!

— Я вас чем-то обидел? — обеспокоился художник.

— Нет-нет…

Они снова умолкли. Он неловко попытался взять ее за руку и испуганно замер — не оттолкнет ли? Надя только робко глянула, но руку не отняла.

— Знаете, если бы вы все-таки пришли ко мне в студию…

— Нет! — опять поспешно оборвала Надя. — Это нет!

— Что вы, Надежда Павловна, вы не так поняли… Я бы просто написал ваш портрет. Или лучше… — он восторженно окинул ее взглядом с головы до ног, — лучше бы я написал вас… всю.

— Обнаженную? — испугалась Надя.

— Нет!!! — еще больше испугался он. — Я бы написал вас так, в этом плаще, с этими листьями…

Он замолчал. А Надя сказала решительно:

— Тогда я приду. Прямо сегодня. Сейчас!

— Сейчас? — Он не верил своему счастью.

— Да, — заговорила она быстро, — именно сейчас, сейчас… — И опомнилась: — Нет, сейчас нельзя. Сейчас мне домой — Юре компресс делать…

— Понимаю, понимаю… Тогда — завтра?

— Да, завтра! — воодушевилась Надя и вновь увяла: —

Нет, послезавтра Наташку в пионеры принимают, надо кофточку белую дошить.

— Но, возможно… — не терял он надежды, — возможно, в среду?

— В среду — да! — решительно согласилась Надя, но сникла: — Нет, в среду мы с Валентиной задачками занимаемся. Не даются ей эти задачи!

— А… а в четверг?

— В четверг точно — нет! Четверг — банный день, я младших отмываю, Машку особенно, она всегда как чучело, я, говорит, самая маленькая, значит, самая близкая к земле и поэтому больше всех вымазываюсь… Ой! — оборвала она бесконечную фразу. — Что я говорю?

— Вы говорите правду, — печально сказал Илья Николаевич. — Обычную правду жизни.

— Нет, просто эта неделя такая! Но в пятницу… да, в пятницу!

— В пятницу? — ожил он и снова решился взять ее за руку. — Вы… вы придете в пятницу?

— Да, я приду в пятницу. В пятницу — обязательно!

Он держал ее руки и счастливо смотрел в глаза. Надя смутилась и осторожно высвободила руки.

Едва Надя — все в том же темпе, плащ нараспашку, косынка набок — подбежала к своему дому, как из подъезда вылетела дворничиха-татарка, ведя за руку вихрастого второклассника Петьку.

— Ай, чертов шайтан! — кричала она. — Твой башибузука стекло сломала! Совсем на кусочки поломала!

— Где разбил, тетя Фатима? Когда? — опешила Надя.

— В подъезде разбила. Тыри дня назад. А сейчас признался! Теперь тыри рубля неси, мамка Надя!

Фатима торжественно передала Петьку маме и удалилась.

— Так! — Надя устало опустилась на скамейку. — Что с тобой происходит, Петя? Подрался с Будякиным, вырезал на парте зайца, подложил кнопку химичке… учительнице химии! Теперь — стекло…

Петька молчал и вздыхал.