Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 27. Михаил Мишин

— Не знаю. — говорит она вроде как шутя. Все она знает. И он все знает. Потому так и говорит. Потому что это уже разговор не просто так.

— А я пластинку новую купила, — говорит она. — Челентано. Хочешь, поставлю?

— Поставь, — говорит Катышев. — Послушаем Чиполлино.

— Тёмный человек, — говорит она. — Челентано.

Она подходит к проигрывателю, включает, ставит пластинку.

Сумрачный сладкий голос вплывает в комнату, скользит вдоль стен, поднимается шатром к потолку, окружает, обволакивает, впрыскивает в сердце тревогу..

И Катышев на нее смотрит, а она сидит, рукой в такт покачивает, и сигарета покачивается, и дымок рвется на мелкие спиральки…

И Катышев встает, начинает ходить по комнате. Потом к окну подходит, стучит пальцами по стеклу в такт. А Чиполлино поет. Иголка поскрипывает. А она неподвижно сидит. И вот Катышев подходит к ней и руки на плечи кладет.

А она сидит неподвижно, только пепел с сигареты падает. А он отбирает у нее сигарету и гасит.

— Хулиганишь, — говорит она.

И на него снизу вверх смотрит.

И он к ней наклоняется, целует в губы. И еще.

И еще…

Потом она отстраняется и на него долго смотрит.

И Катьппев спрашивает потом: «Что ты?» — и снова целует…

Потом она снова отстраняется и говорит: «Подожди», — и выходит из комнаты.

И Катышев один остается.

Музыка кончилась, иголка уже у самой этикетки шипит. Катышев подходит, снова пластинку пускает. Потом к зеркалу подходит. А в зеркале красный Катышев стоит, и волосы у него встрепаны, и Катышев смотрит на Катышева и подмигивает. И Катышеву, который с этой стороны смотрит, смешно делается, и оба Катышевых ухмыляются. «Кретин», — думает этот Катышев, и Катышевы расходятся по своим комнатам, садятся на диваны, и этот Катышев правой рукой волосы приглаживает. И тот Катышев приглаживает — левой. И вот слышны ее шаги в коридоре.

И Катышев смотрит на дверь.

И дверь открывается.»

И она входит.

И подходит к нему.

И становится совсем рядом.

И проводит рукой по его лицу.

И он притягивает ее к себе.

И касается ее губ губами.

Потом все исчезает.

Времени нет. Пространства нет

…Сначала появляется пространство…

Оно возникает из тумана, и все оно — это ее лицо рядом и глаза закрытые. Потом они открываются, смотрят на Катышева и закрываются снова… И туман начинает редеть. Сначала медленно, потом быстрей, и пространство расширяется, заполняется предметами…

Потом возникает время. Его показывают часы на руке Катышева, которая перебирает ее волосы. И Катышев смотрит и замечает время, вернее, не время, а который час. И помимо воли отмечает: «Нормально».

Потом они курят. Катышев смотрит на дым, мысль у него все яснее работает. Потом он слышит, как иголка шипит. И говорит Катышев: «Кончился Чиполлино». И голос хриплый у него.

А она молчит, не думает ни о чем. Только веки тяжелые. И не хочется, чтоб он уходил. Не хочется — и все. И она курит молча.

А Катышев уже докурил.

Потом она встает и что-то говорит Катышеву, а он что-то отвечает. И она халатик набрасывает, выходит из комнаты.

Встает Катышев, в порядок себя приводит. Подходит к зеркалу снова. Смотрит на Катышева. Потом оба Катышевых причесываются. Что-то в их лицах изменилось, а что — не понять. И этот Катышев тому подмигивает. И тот этому. Потом опять Катышевы расходятся, закуривают.

Потом она в комнату входит, подсаживается к Катышеву, сигарету берет. А он ей спичку подносит.

— Хочешь кофе? — она его спрашивает.

— Не надо, — говорит Катышев. — Я его вчера столько выпил — видеть не могу.

Это он врет. Просто внутри уже метроном защелкал.

— А ты выпей, если хочешь, — говорит Катышев. — Давай!

— Ладно, — говорит она. — Потом.

И сидят они, курят. Пластинка крутится. Челентано поет. Приятная песенка такая.

Сидят. А у Катышева внутри уже все, как у спринтера на старте. Только выстрел он сам должен сделать. «На старт, внимание…»

Но она сама говорит:

— Пойдешь?

— Надо, — говорит Катышев и усмехается мужественно-печально. Мол, ты же все знаешь Мол, что тут говорить. Мол, и так тяжело.

— Надо, — повторяет она. — Надо, Федя.

И вот Катышев встает, и она тоже, и выходят они в коридор.

Катышев надевает плащ, берет портфель в руку.

— Сигареты забыл. — говорит она. И хочет вернуться.

— Не надо, — говорит Катышев. — У меня еще есть.

И стоят они, друг на друга смотрят.

— Пошел, — говорит Катышев мужественно-печально.

— Пока, — говорит она.

Открывается дверь на лестницу, выходит Катышев, оборачивается, смотрит.

Так он на нее смотрел, будто что-то хотел сказать. Но ничего он сказать не хотел. Поиграл желваками, повернулся круто, рукой махнул и вниз пошел. «Артист!» — про себя подумал.

Только когда два марша прошел лестничных — услыхал: дверь захлопнулась. Расслабился он тогда, свободнее зашагал. Во двор вышел, замедлил шаг — ее окно во двор выходило. Сейчас оно горело — свет зажгла. Посмотрел Катышев, в окне ее не увидел — и вышел через арку на улицу.

Вздохнул глубоко — и пошел, пошел, пошел…

И ощущал Катышев облегчение, чуть не радость. И еще злость, ярость какую-то. Он даже головой замотал на ходу, быстро шел — почти бежал. У метро в телефонную будку заскочил, домой позвонил, что едет