Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 3. «Сатирикон» и сатриконцы

Сказала раз Клара поэту:
«Мне надо героя в мужья;
Пойди и постранствуй по свету.
Вернешься героем — твоя».

Фриц понял, что плохи делишки, —

Хозяину продал часы.
Взял Шиллера томик под мышку
И в сумку кусок колбасы…

Немало с тех пор миновало;

Он сотни земель исходил,
И счастье поэта ласкало,
И случай ему ворожил.

Он был: музыкантом, артистом.

Врачом, полотером, судьей.
Маркёром, писцом, футуристом,
В нужде — городским головой.

Судьба не перечила хмуро.

Удаче он не был чужой:
Он стал королем Сингапура
И даже индийским раджой.

 «С открытой душой паладина

И с жутко неполной сумой
В родной переулок Берлина
Фриц взял и вернулся домой.

Из окон увидевши Фрица,

Сдержавшего строгий обет,
В истерику впала девица,
Любовь сохраняя шесть лет.

В восторгах два дня пламенея.

Поэт ей событья раскрыл,
Вдруг Клара спросила, бледнея:
«А ты… в унтерах не служил?..»

«Что? Я — в унтерах?! Да к чему же:

Я так покорю тебе мир». —
«Как, — вскрикнула Клара, — быть мужем.
Не зная, как носят мундир?!.

Иди! Потеряла охоту

Быть нежной с таким дураком!»
И верите ль: в ту же оубботу
Венчалась с одним денщиком…

Фриц запил… И с видом апаша

В пивных напивался и сох,
А вежливый Кларин папаша
Кричал ему ласково: «Hoch!»[2]

«Новый Сатирикон», 1914, № 12

* «Ура!» (нем.).

Вспомните!

Юбилейное

Много вас, в провинциальной тине
Утопивших грустно имена.
Все еще питается доныне
Распыленным прахом Щедрина.
Много вас, с повадкой хитрой, волчьей.
Под цензурным крепким колпаком
Подбирает капли едкой желчи.
Оброненной умным стариком.
Ваш читатель ласковей и проще.
Чем у нас, — он любит простоту.
Но устал: от гласных, и от тещи.
И от нравов граждан ТЯмбукту…
Знаю я: когда сосед — Европа,
Тяжело перо переломить.
Между строчек, с запахом Эзопа.
Щедриным исправника громить…
Тяжело потертые словечки
Доставать из пожелтевших книг.
Старый смех топить в газетной речке,
Потеряв свой собственный язык.
Так-то так… А все-таки берете.
В тине душ бессилье затая:
Щедриным, друзья мои. живете,
Щедриным питаетесь, друзья…
Мы рабы одной каменоломни.
Что зовется — русская печать,
И теперь одно лишь слово «вспомни!»
Мне собрату хочется сказать…
Вспомни, брат, того, кто нам когда-то
Дал слова, какие знал один…
. . .
И услышу отповедь собрата:
«Что пристал? Я сам себе — Щедрин».

«Новый Сатирикон». 1914. № 17

Яд доброты

В первый вечер нашего знакомства Шванин спросил меня, почему я сегодня в черном галстуке.

— А так просто. Забыл купить.

— А вы любите темно-зеленые с золотистым оттенком?

— Темно-зеленые? — праздно спросил я, не желая придавать его вопросу острое значение. — Очень. В них есть что-то.

— Ну так у вас завтра будет такой галстук. Ни больше ни меньше как темно-зеленый… И именно я, если разрешите, преподнесу вам его.