Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 42. Александр Курляндский

— Я все скажу! — орет Манюхин. — И про банкноты, про все. Только не убивайте. У меня вечером концерт.

— Одним халтурщиком меньше. Пали!

— А-а-а-а-а, — завизжал Манюхин. — Убивают! Подонки!!

— Очень хорошо, — говорит режиссер. — Очень естественно. Только не переигрывай, Манюхин. Ты ведь не какой-то актеришка, а профессиональный бандит.

— Это вы — бандит. У меня — семья, дети. Кооператив не выплачен.

— О кооперативе не думай. Перед смертью все ж…

— Не хочу умирать! Я больше не буду. Берите банкноты, берите все. Хотите цветной телевизор? Берите в придачу!

— Поздно, Манюхин. Ты столько ролей в жизни поубивал, что один раз и тебя убить можно.

И тут Манюхин делает невозможное. Выбивает ногой у шерифа кольт, бьет головой фермеру в поддых и, вырвавшись из рук, прыгает через забор. Все бросаются в погоню, но он хватает такси — только его и видели!

Юрий Степанович хохочет!

— Прекрасно, ребята. Отличный эпизод. Позовите художника…

Тут ассистент подходит и медленно стягивает с головы кепку:

— Скончался он, Юрий Семенович… Не можем его позвать.

— Как — скончался?.. Мы же холостыми стреляли…

— Видно, один боевой затесался. Жаль, конечно. Хороший мужик был. Хоть и не очень способный.

И все мы видим, как Юрий Степанович тихо оседает, закатывает к небу глаза и начинает царапать на груди рубаху.

А из кустов, что напротив, выпрыгивает фотограф и ну давай его щелкать. И так, и эдак, и в фас, и в профиль…

— Извините, — говорит, — Юрий Степанович… Я для журнальчика. Рабочий момент. О трудной судьбе режиссера…

А за ним и художник выходит. Как ни в чем не бывало. Отряхивая рубашку.

— Чудесный снимок, — радуется фотограф. — Естественно и без всякой позы. Я же знаю, что вам этот детектив «до лампочки».

Вот такая история. И знаете, что я по поводу нее думаю? Далеко еще искусству до реальной жизни. И пока «холостыми» будем стрелять, мы эту разницу не ликвидируем.

Короли и капуста

И чего люди в этих ананасах находят? Мешок несешь — вся спина в колючках. И если б тетя Паша в проходной стояла. А тут Иван Терентьевич встал. А он — мужик строгий. Увидит, кто фрукты с базы несет, половину обязательно отымет. Вот и пришлось лишний километр махать. До самой дырки в заборе. Этот километр меня и доконал.

Утром будто нож в спину воткнули. Боком мне эта «Африка» вышла. Пошел в поликлинику, а врач и говорит:

— Тут дело сложное, тут врач нужен.

— Врач? А ты, собственно говоря, кто?

— Я никто, я практикант. Меня поставили от гриппа бюллетени выписывать. Вот если б Юрий Семенович был…

— А сейчас он где?

— На овощной базе. Около вокзала. Я при каждом гудке его вспоминаю.

Что тут делать? Взял я такси, не до экономии, и прикатываю к себе на базу.

Иван Терентьевич, вахтер, как такси увидел, сразу все понял:

— Через дырку вчера прошел? Ну, Степан, с тебя причитается!

— Хорошо, — говорю. — Живы будем — расплатимся. Ты лучше скажи, где врачи у нас трудятся?

— С ананаса, что ль, тебя прихватило? Пойди грейпфрутиком заешь.

— Видеть их не могу!

— Да-а… Тяжелая у нас работа. И чего люди треплют, будто фрукты для здоровья полезны?

Прошел я через проходную, смотрю — мужики около вагонов толкаются. Бородатые, в джинсах.

— Мужики! Вы, — спрашиваю, — кто?

— Грузчики мы. Неужели не видишь? Картофель разгружаем.

— Это я вижу. А вообще вы кто? По основной профессии?

— По основной профессии мы по «черным дыркам» в галактиках. Хочешь, объясним на картошке?

— Вы лучше объясните, где врача мне найти?

— Пока без врачей обходимся. Только одного сердечника прихватило. Но отошел. Своим ходом. Сейчас на легкой работе — финики носит.

Понял я, ничего от них не добьешься. Одни «дырки» у людей в голове.

Тут слышу девичий голос:

— Дяденька, где у вас столовая?

Стоит рядом со мной девчушка и жалобно на меня смотрит.

— Рано, — говорю, — еще обедать. Вас работать прислали, а не пирожные есть. Привыкли за маминой юбкой. Наверное, и не видели, как картошка-то прорастает.

А она чуть не плачет:

— Я не за пирожными в вашу столовую иду, а посуду мыть. Иначе мне декан зачета не ставит.

Мне стыдно за свои слова стало:

— Извини, дочка. Разные помощники бывают. Одни по совести сил не жалеют, а у других только сопромат в голове.

Ушла она, тут же Петрович идет.

— Ну, — говорит, — ты даешь! Я тебя везде обыскался. С Николаем сел, так разве он понимает? Ему что домино,

что карты. Лишь бы по столу ударить. Пошли быстрей, отыграемся.

— Как бы я сам не «отыгрался». Плохо мне. Неужели не видишь?

— Тогда пивка прими. Ребята его на мешок тыкв обменяли. Чешский «праздрой». Целый ящик стоит.

— Эх, Петрович. За твою «тыкву» я бы и нарзану не дал.

Махнул я рукой и пошел туда, где капуста. А дух там такой — здорового свалит. И самое интересное, месяц назад эта капуста как новенькая была. Мы еще удивлялись: где такую красавицу выращивают? А потом пошли дожди, шефы наши болеть стали, загубили, злодеи, капусту.

Около капустной горы сидит человек и плохие кочаны от неплохих откатывает.

А если кочан наполовину плохой, он ему плохую половину ножом отрубает.

— Извините, — говорю. — Вы Юрия Семеновича не видели?

Человечек встал по-военному: