Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 42. Александр Курляндский

— Странное объявление, — сказала мама. — «Лечение щенков, котят и детей до 16 лет»… Если «до 16 лет» относится к щенкам и котятам, то это уже не щенки и котята, а взрослые собаки и кошки. А если это относится к детям до 16 лет, то при чем здесь «чумка» и переломы хвостов?

— Неважно! — сказал папа. — На радио, наверно, перепутали. Знаешь, сколько сейчас объявлений?

— А гарантия? Почему только на два года? А дальше? Пусть снова болеет?

— Нам бы два года пожить спокойно, — сказал папа. — Я дальше не загадываю. В крайнем случае, снова вызовем. И продлим гарантию.

— Ладно, — сказала мама. — Два года — это тоже срок. За два года многое может произойти. Может, я помру и не буду больше с этим ребенком мучиться.

Папа обнял маму за плечи, прижал к своей любимой «адидасовской» майке:

— Не надо, Маруся. Вот увидишь, все будет хорошо. Я по объявлению чувствую, это человек добрый. Раз всех лечит. И людей, и собак. Вот увидишь, увидишь.

И еще он хотел маму поцеловать, но было воскресенье, а по воскресеньям папа не брился. И был колючим. Мама его таким не любила. Она по воскресеньям наносила на лицо дорогой крем. И папа мог своими колючками его с маминого лица счистить. Как очищают тротуары от снега. Поэтому папа только вздохнул:

— Вызовем. Обязательно вызовем!

И вызвали.

Профессор был веселый, рыжеватый. С розовой, как у поросенка, кожей. Он был похож на боцмана из мультфильмов. И такой он был крепкий, мускулистый, здоровый, что, глядя на него, сразу хотелось делать зарядку и устанавливать рекорды.

— Ну?! — закричал он, едва войдя в комнату. — Где наш симулянт? Почему лежит, а не играет в футбол, баскетбол, волейбол?

— Тридцать восемь у него, — вздохнула мама. — Тридцать восемь. И это с утра. Представляете, профессор?

— А у меня — сорок два, — сказал профессор. — И с утра, и всегда. И тапочки, и сапоги. Все сорок второго размера!

И он захохотал. И папа, и мама тоже улыбнулись. Стало ясно. Он поставит Вовку на ноги.

Профессор заглянул в Вовкин рот. Затем в нос и уши. Потом долго мял живот, будто искал там золотые монеты. Стучал по коленкам молоточком. Ноги сами подскакивали, словно чужие. Еще он задавал Вовке глупые вопросы: «Где у тебя нос, покажи! А с закрытыми глазами?»

Наконец он успокоился. Сложил все свои молоточки и трубочки в портфель и сказал:

— Пугаться нечего. Никаких страшных болезней я у вашего мальчика не нахожу. Вы слишком надеетесь на лекарства. А ему надо делать зарядку, кататься на лыжах. Кстати, много у него друзей?

— Мало, — сказала мама. — Боятся заболеть.

— Плохие друзья, — сказал профессор. — В наши времена не боялись.

— В наши времена, — сказал папа, — лекарства так дорого не стоили.

Профессор улыбнулся:

— Знаете, что я вам советую? Если люди боятся, надо животное завести. Собаку, кошку… Или хомяка. Или аквариум с рыбками. Друг ему нужен. Настоящий. Верный. Надежный, хороший друг. Пусть даже не человек. Дружба — это великая целебная сила!

Так в доме появился Кеша. Конечно, он не был ни собакой, ни кошкой. Ни рыбкой, ни хомяком. Он был попугай. Но дела это не меняло. Кеша должен был стать Вовке настоящим другом. Как он появился? Это разговор особый…

Глава вторая

Дядя Боря — летчик

Дядя Боря жил на первом этаже, а Вовка на девятом. Первый этаж — самый неудобный. Любопытные с улицы заглядывают, кошки в форточку прыгают, машины гудят, собаки лают. Но дядя Боря любил свой первый этаж. Ни на какой другой его бы не променял. Потому что для человека, который в небе всю жизнь провел, близость к земле имеет немалое значение. Какая с высоты Земля? Не Земля, а глобус. Ни кошки, ни собаки, даже слона не увидишь. Лес — зеленое пятно. Река — голубая веревочка. Озеро — лужа. И как в этой луже люди купаются? Нога — и то не уместится. Нет! Совсем неинтересная с высоты Земля. То ли дело — первый этаж. Любое дерево, любой листочек — вот они, прямо перед глазами. А свист ветра? А шум дождя?

Осенью откроешь окно — пряные ароматы. Все пахнет. Влажная земля, листья, хлеб из булочной.

И улетать не хочется. В любимое небо.

Дядя Боря женился поздно. На стюардессе Наташе. Красивой, доброй и умной женщине. Она понимала: если дядя Боря на ней не женится, то останется до конца своих дней холостяком. И некому будет на старости лет ему лекарство подать или укрыть теплым одеялом. Никто не спросит утром: «Как ты спал, дядя Боря?» Или вечером не скажет: «Спокойной ночи, дядя Боря! Пусть снятся тебе только хорошие сны!»

Своих детей у них не было. Был только Вовка с девятого этажа, сын дяди Бориного друга. И тетя Наташа, и дядя Боря очень любили Вовку. Когда он разбил большую цветную вазу из настоящего китайского фарфора, они и глазом не моргнули. А тетя Наташа сказала:

— Ваза — ерунда. Главное, что не порезался. Зачем нам эта ваза? Только мешала. Полкомнаты занимала.

Я пыль с нее устала вытирать. Залезаешь на нее, как альпинист. Того и гляди, разобьешься! А теперь, спасибо Вовке, бояться нечего!

— И хорошо, что разбил, — добавил дядя Боря. — Я в Китай слетаю, еще больше куплю. В три этажа. Поставим на улице — пусть все любуются!