Антология сатиры и юмора России XX века. Том 6. Григорий Горин

– Болтают все, – глубокомысленно заметил Мерзляев. – Не на всех пишут… А вот поставим его лицом к лицу с бунтовщиками – и сразу будет ясно, что за человек. Спьяну болтал или нет.

– Я за Плетнева ручаюсь как за себя!

– Дорогой Иван Антонович, – грустно сказал Мерзляев, – такое время – ни за кого ручаться невозможно… Вот, послушайте… Вроде бы птички божьи, а что позволяют. – Он свистнул, и попугаи немедленно отозвались: «Царь дурак…», «Царь дурак…», «Дурак!», «Долой самодержавие!»

Лицо полковника перекосилось. Мерзляев тоже несколько изумился новой формулировке попугая.

– Вот такие настроения витают не только в обществе, но и в природе! – подытожил Мерзляев, радуясь тому, что жандармерия в который раз одержала победу над армией.

На улице перед зданием городской тюрьмы Настенька Бубенцова пыталась уговорить караульного пропустить ее внутрь. Караульный, однако, был непреклонен.

Настенька пыталась сунуть караульному кредитку, тот оглядел кредитку и презрительно вернул ее…

Голос за кадром:

«Тюрьма Губернска не входила в число достопримечательностей этого славного города – примитивное, безвкусное здание с решетками на окнах. Одним словом, тюрьма как тюрьма. Внутренняя отделка казематов тоже не радовала глаз. Но, в конце концов, не в этом дело. Как говорится, не место красит человека, а наоборот…»

Узник Бубенцов являл собой яркое пятно на фоне унылых тюремных сцен – ведь его привезли прямо со спектакля в мундире генерала Венецианской республики. Бубенцов старательно пытался стереть с лица сажу, заменявшую в те далекие времена грим.

– Ну как? – спросил он наблюдавшего за его стараниями тюремщика. – Очистился?

– Арапом быть перестал, – подумав, сказал тюремщик, – но и до русского тебе еще мыться и мыться… Сдавай!

Бубенцов взял колоду карт.

– Значит так, – говорил мулат Бубенцов, мастерски тасуя колоду. – Мои сапоги против твоей табакерки.

– Табакерка бронзовая, – набивая цену, сказал тюремщик.

– Сапоги генеральские, – парировал Бубенцов.

– Сапоги-то поношенные, – скривился тюремщик.

– А табакерка занюханная, – отбрил Бубенцов.

– Сдавай! – вздохнул тюремщик.

Играли, естественно, в «двадцать одно», или попросту – в очко.

– Двадцать! – Тюремщик радостно открыл свои карты.

– Два туза! – ласково произнес Бубенцов и взял табакерку. – Хорош табачок, – добавил он, нюхая. – Теперь предлагаю так: моя табакерка против твоей сабли.

– Заключенному сабля не положена! – заупрямился тюремщик.

– Отдашь, когда выйду на свободу, – нашел выход Бубенцов.

– Если проиграю тебе саблю, меня ж посадят, – справедливо рассудил тюремщик.

– А ежели посадят – зачем тебе сабля? Заключенному сабля не положена.

– Тогда сдавай! – махнул рукой тюремщик, сраженный безупречной логикой партнера.

Карты были розданы, тюремщик попросил еще одну и с отвращением швырнул их на скамью:

– Перебор, чтоб ты сдох! – Рука тюремщика рванулась к сабле.

– Не торопись, – испуганно остановил его Бубенцов, – я ж сказал: потом отдашь, потом.

Заскрипела тюремная дверь. В камеру вошел здоровый детина с рожей, не предвещавшей ничего доброго. Это был тюремный экзекутор.

– Бубенцов! – пробасил он. – На экзекуцию!..

Тюремщик сладострастно захихикал:

– Ну, везунчик! Сейчас наш Степа за меня отыграется… Он из тебя краснокожего сделает.

– Позор! – завопил Бубенцов. – Пороть артиста! Дикость! Куда мы только идем?

– В подвал! – коротко ответил на этот риторический вопрос громила и поволок извивающегося Бубенцова из камеры…

Через несколько минут хромавший по тюремному двору Артюхов услышал нечеловеческие вопли, доносящиеся из подвала:

– Ой!.. Мама, мамочка! Больно!.. Сатрапы! Палачи! Услышав знакомые слова, Артюхов остановился.

– Над кем это Степка работает? – спросил он у караульного.

– Актеришка какой-то, – равнодушно ответил тот.

– Славно кричит! – тоном знатока отметил Артюхов. – И сколько ему прописали?

– Полсотни…

В голове Артюхова неожиданно промелькнула мысль, что само по себе было событием довольно редким. Он вдруг заволновался и, сказав загадочную фразу: «Неэкономно кричит! Охрипнет!» – быстро заковылял к подвалу.

А в этот момент в подвале жертва и палач мирно сидели друг против друга. Бубенцов раскидывал карты.

– Значит, так, – шепотом говорил Бубенцов, – снимаешь еще десять ударов, а я ставлю камзол… – И внезапно во весь голос заорал: – Ой, мамочка моя! Убьешь, мерзавец! – И снова перешел на шепот: – Согласен?

– Сдавай! – прохрипел экзекутор.

Он жадно схватил две карты и потребовал:

– Еще!

– Убийцы! – заорал Бубенцов.

– Не ори в ухо, – рявкнул экзекутор и понизил голос: – Карту давай, сука!

Бубенцов протянул карту.

– Девятнадцать!

– Мало! У меня очко! – И Бубенцов открыл десятку с тузом…

– Убью, сволочь! – с искренней ненавистью сказал экзекутор, схватил розгу и, со свистом рассекая воздух, стал колотить ею по пустой лежанке: – P-раз! Д-ва!.. Т-три!

– Сатрап! Живодер! Негодяй! – поставленным голосом вопил Бубенцов. – Мясник! Инквизитор!

На «инквизитора» Степан неожиданно обиделся:

– Ты ори, да знай меру!

– Извини! – шепотом сказал Бубенцов. – А «кровопийца» можно?

– Можно… Это многие кричат.