Всюду слышались обрывки тех особенных разговоров, какие ведутся между русскими подвыпившими людьми на самые разнообразные и чаще всего возвышенные темы. И о тайнах мироздания, и о нечистой силе, и о способах научного прогнозирования землетрясений, и о том, как нужно, допустим, жить с курицей. В подобных разговорах сплошь и рядом высказываются весьма оригинальные и глубокие мысли, а если кто-нибудь и сморозит очевидную глупость, то и его выслушают с уважением, понимая, что и глупому человеку иногда нужно высказаться.
Иван Тимофеевич пробирался между столиками, где велись все эти разговоры: кто-то бил себя в грудь и что-то доказывал, кто-то пытался петь, а какой-то несостоявшийся артист, встав в позу, читал с выражением поэму Маяковского «Хорошо!».
Где-то на полпути его остановили, взяли под локоток:
«Осторожнее, тут товарищ лежит, не наступите». Он глянул под ноги и увидел товарища, вероятно приезжего. Тот лежал на спине и мирно спал, накрыв лицо серой помятой шляпой. Вежливо переступив через спящего, Голубев приблизился к прокурору.
— Садись, Иван, — пригласил Павел Трофимович, ногой выдвигая из-под стола стул. — Пить будешь?
— Да я вроде как для этого и пришел, — признался Голубев.
— Ну вот и садись. Анюта! — Прокурор щелкнул пальцами, и из тумана возникла Анюта. — Принеси-ка нам еще пузырек для затравки.
— А может, вам хватит, а, Пал Трофимыч? — проявила заботу Анюта.
— Что? — загремел прокурор. — Сопротивление власти? Посажу! Расстреляю! Именем федеративносыстичес-кой…
Он, конечно, шутил, и Анюта понимала, что он шутит, но понимала и то, что шутить с прокурорами можно только до какого-то предела.
На столе появилась бутылка, второй стакан, две кружки пива, макароны по-флотски б/м, то есть без мяса, но зато с огурцом, правда, настолько помятым, как будто его до этого клали под поезд.
Выпили. Голубев быстро размяк, раскраснелся и стал рассказывать прокурору о своих злоключениях и сетовать на свой дурацкий, по его выражению, характер.
— Эх, дурак! — говорил председатель и стучал себя кулаком по лбу.
— Вот именно что дурак, — соглашался прокурор. — Никогда не жалей о том. что сделал. Это будет умно.
— Да я бы и не жалел, — вздохнул Голубев, — так ведь накажут.