Антология шпионажа

Сохранилось письмо губернатора, где он описывает чрезвычайные предосторожности, которые принимались им на случай своей болезни для того, чтобы офицеры и солдаты, приносившие заключенному еду, не увидели его лица. С узником обращались весьма внимательно, хотя сведения об исключительной почтительности, с которой относился губернатор к «маске», о роскоши, которой якобы был окружен заключенный в своей камере, не находят каких-либо подтверждений в документах и поэтому, вероятно, относятся к области мифов.

Выдержки из дневника Дю Жюнка были опубликованы более чем полстолетия спустя, в 1769 г., священником при Бастилии Гриффе. Он уверял, что воспоминания о необычайном заключенном десятилетиями жили среди офицеров и солдат Бастилии. Утверждалось, что впоследствии были уничтожены все вещи, связанные с пребыванием «маски» в Бастилии, спешно побелены и покрашены стены и переложен пол в камере, в которой он находился, с целью ликвидировать любые возможные следы. Показания Гриффе подтверждаются заметками майора Шевалье, занимавшего пост одного из главных чиновников Бастилии с 1749 по 1787 гг. Шевалье сообщает, что таинственный узник, во время нахождения в Бастилии не болевший, однажды почувствовал себя нездоровым и через несколько часов умер. Он был похоронен 20 ноября 1703 г.

Не следует придавать особого значения показаниям Гриффе и Шевалье, кроме тех, в которых сообщаются вполне определенные факты. Оба эти свидетеля писали, когда легенда о «маске» получила уже широкую известность и могла повлиять на их рассказы. Обращаясь к подлинным документам, нетрудно убедиться, что легенда игнорировала одно важное обстоятельство. Строгость заключения постепенно ослабевала. Как показывают регистрационные записи, 6 марта 1701 г. «маску» перевели в другую камеру башни Бертодьер, и, что особенно интересно, в камере он находился не один. В ней был помещен молодой слуга Тирмон, обвиненный в тяжелом уголовном преступлении. (Тирмон 14 декабря 1701 г. был переведен в другую тюрьму, где в 1708 г. умер, до этого лишившись рассудка). Эти факты интересны не только тем, что они исключают идентификацию этого Тирмона с «маской» (были и такие попытки), но и доказывают, что человека, знакомого с «маской», вскоре поместили в другую тюрьму, где не могла соблюдаться такая секретность, как в Бастилии.

Более того, после Тирмона у «маски» появился другой сосед по камере – 60-летний Жан Александр де Маранвиль (псевдоним – Рикардвиль), который попал в Бастилию за критические замечания по адресу правительства. В 1708 г. Маранвиля перевели из Бастилии в Шарантон, в так называемую «открытую тюрьму», где заключенные имели право поддерживать связь друг с другом и с внешним миром. Умер Маранвиль в следующем, 1709 г. Трудно совместить несомненный факт соблюдения строгой секретности в отношении «маски» и нахождение его в одной камере с арестованными, которым впоследствии сама администрация создала возможность разгласить сведения, полученные от таинственного узника. Вдобавок, в этом не было даже никакой нужды – камер в Бастилии было в тот период значительно больше, чем заключенных. И заключенные, как правило, содержались в одиночных камерах. Так, в ту же вторую камеру башни Бертодьер, которую одно время занимал «маска», с 22 февраля 1703 г. был помещен аббат Гонзель, обвинявшийся в шпионаже.

Любопытно отметить, что уже в заметках Шевалье есть место, видимо дающее ключ к идентификации «маски». Он указывает, что тот был похоронен под фамилией Марширг. О смерти узника есть и запись в дневнике Дю Жюнка. В ней также указывается, что незнакомцу в регистрационном списке умерших было дано чужое имя, после чего на полях заметки было добавлено, что неизвестный был занесен в реестр умерших заключенных под именем де Маршьеля. Был обнаружен, наконец, и сам реестр, в нем значилось: «19 (ноября 1703 г.) Маршиоли, приблизительно 45 лет, умер в Бастилии». Далее шли сведения о похоронах на следующий день и о присутствовавших при погребении тела официальных лицах. В этой второй части записи обращает на себя внимание небрежность: имя врача Бастилии, наблюдавшего за похоронами, написано совершенно по-разному в самом тексте и в подписях, скреплявших этот документ (Relge и Reilhe). Видимо, тюремный писарь не отличался особым вниманием (или грамотностью), даже когда вписывал в документы фамилии немногих и хорошо знакомых ему чиновников Бастилии. Тем более вольно мог он обращаться с совершенно неизвестным для него, впервые называемым именем заключенного.