— Дриады были нашей выдумкой, шуткой,
— произнес он. — Моей и остальных. И как это ни странно, никому из нас и не приходило в голову, что если бы они и впрямь существовали, то по логике вещей из всего населения галактики они должны были бы ненавидеть именно нас.— Ты ничего не понимаешь,
— сказала она.— Нет понимаю. Ведь я могу представить, что бы чувствовал, если бы у меня был свой дом и в один прекрасный день кто-нибудь принялся разрушать его.
— Это совсем не то,
— сказала она.— Но почему же? Разве дерево — не твой дом? Ты живешь на нем одна?
— …Да,
— ответила она. — Я одинока.— Я тоже одинок,
— сказал он.— Но не сейчас,
— возразила она. — Сейчас ты не одинок.— Нет. Сейчас нет.
Лунный свет, стекая с листьев, осыпал их плечи брызгами серебристых капель. Из золотого серебряным стало Великое Пшеничное Море, и серебряной мачтой затонувшего корабля казалось видневшееся вдали мертвое дерево с голыми перекладинами мертвых ветвей, на которых когда-то вздувались паруса листвы; искрясь на солнце, они полоскались под теплыми летними ветрами, трепетали весной в порывах предрассветного бриза, дрожали осенними вечерами от холодного дыхания первых заморозков.
«Интересно, что происходит с дриадой, когда умирает ее дерево?»
— подумал он.— Она тоже умирает,
— ответила она, прежде, чем он успел произнести это вслух.— А почему?
— Ты этого не поймешь.
— Прошлой ночью мне показалось, что ты мне приснилась,
— помолчав немного, сказал он. — А сегодня утром, проснувшись, я уже не сомневался, что видел тебя во сне.— Но ты ведь не мог подумать иначе,
— сказала она. — И завтра ты вновь будешь думать, что я тебе приснилась еще раз.— Нет,
— возразил он.— Да,
— сказала она. — Ты опять сочтешь меня сновидением, потому что у тебя нет другого выхода. Ведь иначе ты не сможешь бить дерево. Иначе ты не выдержишь вида крови и самому себе покажешься безумцем.— Может ты и права.
— Я знаю, что я права,
— произнесла она. — Как это ни ужасно. Завтра ты спросишь себя, а может ли вообще на свете существовать дриада, да еще такая, которая говорит по-английски, да еще такая, которая цитирует стихи, прочтя их в твоих мыслях; да еще такая, которая силой своих чар способна заставить тебя преодолеть почти пятьсот футов ствола для того только, чтобы поболтать с тобой, сидя на залитой лунным светом ветке.— А если и вправду вдуматься, разве может быть такое на самом деле?
— спросил он.— Вот видишь? Еще не наступило утро, а ты уже сомневаешься. Тебе снова начинает казаться, что я — это всего лишь игра света на листьях и ветвях; что я — это всего лишь романтический образ, рожденный твоим одиночеством.
— Есть способ проверить это,
— сказал он и, протянув руку, попытался коснуться ее. Но она выскользнула из-под его руки и отодвинулась к краю сука. Он последовал за ней и тут же почувствовал, как сук под ним согнулся.— Не нужно,
— попросила она. — Не нужно.Она отодвинулась еще дальше, такая тонкая и бледная, что он едва мог различить ее сейчас на фоне затканной звездами небесной тьмы.
— Я знал, что ты мне только привиделась,
— сказал он. — Ты не можешь быть настоящей.