Антология смерти

Снова не понимаю, но соглашаюсь. На душе пусто. Ненавижу подобные мутные разговорчики. Откуда, спрашивается, узнали. Где ещё влезли в душу? А может, всё сами подстроили? Для Воландов – слишком хило, для органов безопасности – слишком круто. Во что я опять ввязалась? Что будет дальше? И отчего же предчувствие это дурное всё меня не попускает. Всё плохое, что могло, вроде бы как уже случилось…

Возвращаюсь в комнату. Потяжелевшая, смурная. Подозрительно кошусь на Пашеньку. «И тебя, небось, тоже подослали», – брежу, – «Смотрят теперь, глумятся, как я легко на удочку их покупаюсь.»

– Что-то случилось? – ангельской своей чуткостью он чуть не доводит меня до срыва.

– А если да, то что? – рублю напрямик, – Помогать кинешься? Не страшно? Окажешься втянутым в какую-то хрень. Ты меня второй день знаешь, а уже в помощники записался. А вдруг я монстр какой? – понимаю, что несу полную чушь, подхожу к окну, пытаясь взять себя в руки. Мальчик-то чем виноват? Ещё не вполне придя в себя, устало шепчу очередную нотацию, – Извини. Что-то накатило. Но ты тоже не прав. Ты это своё «что-то случилось» спрашивай, пожалуйста, только тогда, когда уверен, что тебе ответят, мол, «всё в порядке». А то и впрямь окуну тебя в свою круговерть… Знаешь, у женщин ведь и кроме постели есть много мест, куда можно затащить… И это может оказаться опасным… – щурюсь и сама вдруг понимаю, что выглядит это всё, как моё глупое кокетство.

– Я затем и пришёл… – Пашенька всё прибывает в иллюзиях о собственном благородстве. – Затем и пришёл, чтобы вам помогать. У вас тогда в электричке такие грустные глаза были… Такой одинокий вид…

– Нет заманчивей мишени, чем чужое одиночество, но, в то же время, нет обузы горче…

– Это откуда? Из классиков? – зачарованно перебивает Пашенька.

– Нет. Из меня. Только что подумалось…

– Вот видите! Я же говорил, что вы волшебная. Марина, я всегда мечтал встретить такую, как вы. Всегда хотел познакомиться с какими-нибудь дисседентами…

– С кем !?– я уже хохочу, забыв про всех телефонных недоброжелателей, – С диссидентами? А это кто?

– Ну… Это те, которые не согласны! – Пашенька немного обижен, – И напрасно вы так смеётесь…

– Не согласны с чем? Эх, Пашенька, милый ты человек… Мы не диссиденты, мы антипофигисты. А это куда хуже, прозаичней, жальче и вообще – диагноз.

Пашенька хитро щурится, всем своим видом выражая насмешливое несогласие, и, к моему великому удивлению, переключается на прежнюю тему.

– Так что случилось-то? – он кивает на дверь, как на источник моего плохого настроения, – Может, поговорить с кем надо? Физиономию начистить? Я могу. У нас братва на районе привычная. За своих – кому хошь глотки перегрызём…

– Такой большой, и такой маленький, – не удержавшись, провожу ладонью по Пашенькиной щеке. Мягкие ворсинки, совсем не колючие, несмотря на давнюю небритость. – Удивительно, что таких ещё где-то делают. – спохватываюсь, понимая, что незаслуженно унижаю мальчика, – Ничего особенного не случилось, -докладываюсь, как просили. – Позвонил один хам, я его отчитала по полной программе. Он извинился и впредь, думаю, будет вести себя подобающе.

Пашенька понимающе кивает, а я мгновенно вспоминаю Тэффи.

Блестящая юмористка, талантливая поэтесса, пышущая жизнелюбием мемуаристка – Тэффи была из тех, кто жил красотой сюжета. Несмотря на трагичные, в сущности, обстоятельства своей жизни, в любой истории она видела смешное и помогала так же, забавляясь, смотреть на мир своим читателям. Она была из поколения «свидетелей конца». Из тех, кто не понаслышке знал о предреволюционной жизни России и о последующей гибели страны. Распутин – блудный глаз которого не обошёл ни одну интересную даму – пытался как-то заманить Тэффи в свои сети. Позже выяснилось, что она оказалась чуть ли не единственной барышней Петербурга, которая ответила отказом на фамильярное распутинское: «Ты ко мне приходи. Тяжко хочу, чтобы ты пришла. Ты Распутиным не брезгуй, мужиком. Я кого полюблю, тому палаты каменные строю. Все они мне в бане ноги моют, гордыню свою вымывают». Гипноз мистического старца на ироничный ум столичной журналистки не подействовал, и она лишь недоумённо пожимала плечами, когда именитые дамы света с пылающими щеками и слезами в глазах страстно шептали: «Вчера Он звал меня… Его прикосновение до сих пор жжёт мне руку. Я решусь, я пойду…» На Тэффи произвело впечатление совсем другое. За ту единственную встречу, что была у них с Распутиным, в припадке внезапной откровенности, страшный, чёрный старец вдруг взвыл не по-человечьи: «Убить меня хотят. Не понимают, дураки, кто я таков. Сожгут. Одного не понимают: меня убьют, и России конец. Помни, умница: убьют Распутина – России конец. Вместе нас с ней и похоронят». Позже, узнав из газет, что труп Распутина сожгли, Тэффи всё никак не могла забыть это его пророчество. Не последнюю роль сыграло это предвестие гибели России в решении Тэффи эмигрировать. Кровопролитная гражданская война калечила страну, когда Тэффи была уже во Франции.