Антология советского детектива-10. Компиляция. Книги 1-11

Из высокого стрельчатого окна за спиной Реуф-бея ослепил Митцинского поток света, процеженный голубоватой индийской кисеей. Он невольно прищурился. Реуф-бей молча указал на зеленое кресло. Митцинский опустился в него и судорожно ухватился за подлокотники — кресло осело почти до пола.

За огромным столом, вяло сцепив белые руки, сидел бледный мужчина средних лет.

— Вы правильно сделали, что пришли, Митцинский, — раздался вялый голос Реуф-бея, — через день вас привели бы сюда уже под конвоем.

— Я предвидел это, ваше превосходительство.

— Вы совершили хадж в Мекку? — то ли спросил, то ли подытожил осмотр Реуф-бей — и Митцинский вздрогнул: голос шел ниоткуда, губы великого визиря остались неподвижными.

— Да, ваше превосходительство, я Омар-хаджи.

— Похвально, — с непонятной интонацией отозвался Реуф-бей, и Митцинский слегка расслабился.

Губы великого визиря едва заметно шевельнулись:

— И что же вам запомнилось больше всего?

— Все. Бейт-уллах, минареты, святилище Каабы, источник Замзем.

— Это все?

— Всего не упомнить. Многие святые места были запружены людьми, город наводнен паломниками со всех концов света.

— Вот! — резко перебил великий визирь, и Митцинский опять вздрогнул — голос снова вырвался наружу ниоткуда, лицо Реуф-бея осталось неподвижным.

— Город наводнен паломниками. И что же паломники? Что запомнилось в них?

— Они занимались святыми делами: набирали воду из источника, покупали четки и священные книги.

Митцинский изнемогал — никак не разгадывалось, чего хочет от него великий визирь.

— Вам запомнилось именно это?

— Да.

— А мне другое: кучи ослиного помета на улицах. И рои зеленых мух над ними. Не правда ли, там чудовищные мухи, Омар-хаджи? — Холодные стекла очков великого визиря слепили взмокшего Омара-хаджи.

— Я... не заметил этого.

— Напрасно. Нечистоты, рои мух, рубища и язвы на телах тысяч. Печать нищеты на людях и городе. Вам не бросалось в глаза это несоответствие: печать нищеты на теле паломника и дьявольская гордыня на его лице?

— Паломника можно понять, — осторожно подбирал слова Митцинский, изнемогая, — он... достиг цели, к которой многие стремятся всю жизнь, а рубище его...

— Европейцу это бросается в глаза прежде всего, — перебил Реуф-бей, — и он начинает ухмыляться. Он открыто скалит зубы при виде гордеца в лохмотьях над кучей ослиного помета. Но насмешка его — не над этим человечком. Она жалит весь ислам, пославший такого человечка в такую Мекку!

— Едва ли унизит насмешка неверного истинного хаджи...

— Хорошо, оставим это, — сухо перебил Реуф-бей. — Вам знакомы учения Икбала, Абдо, Рашида Рида?

— Шииты? — спросил Митцинский.

Слово преждевременно вырвалось у него, не просеянное разумом. Вместе с ним проскользнуло презрение истинного суннита к самому понятию «шиизм».

— Разумен ли рыжий сын, исходящий злостью на русого брата за цвет его волос? Разумно ли сунниту не признавать своего брата но вере шиита? У них единый отец — ислам.

Реуф-бей сказал это скорее в пространство, чем Омару. Суть этого человека стала ясной. И в соответствии с нею он определил ценность и место Митцинского в своей громадной иерархической картотеке, хранящейся в памяти. Великий визирь ненавидел ортодоксов. Именно они превратили некогда величественную крепость Османской империи в эту ветхую турецкую лачугу, куда забрались теперь взломщики Антанты и грабят ее с французским изяществом и британской спесью.

В древнем чреве ислама рождались новые, пытливые умы: Абдо, Икбал, Рашид Рид, Ататюрк. Их совесть и гордость взбунтовались против закостенелой ортодоксальности догмы. Разум человеческий велик, и недопустимо держать его под гнетом сунны и Корана. Сочетать свободное развитие разума с верой в «единого, истинного», упростить обрядность, смягчить ритуальные предписания религии, улучшить положение женщины, ликвидировать полигамию, внедрить европеизированную юридическую систему в противовес обветшалому шариату — вот путь возрождения истинного величия Турции. Именно этот путь избрал Кемаль Ататюрк, чтобы Турция стала способна противостоять любой цивилизованной европейской стране. И Реуф-бей вербовал теперь сторонников. Он снял очки, устало придавил пальцами веки.

— Мне поручено спросить у вас, Митцинский, что это за мышиная возня, которую вы затеяли с грузинской эмиграцией? Вы заняли пустующие казармы и плац городского гарнизона в то время, как гарнизон льет кровь в войне с греками. На каком основании?

Митцинский перевел дыхание. Наконец началось то, ради чего он сюда явился.

— Эта возня не такая уж мышиная. В моей колонии более пяти тысяч эмигрантов. Они вооружены и обучаются военному делу.

— Кто поручил вам это дело?

— Французский генштаб, ваше высочество. Нами занимается полковник Фурнье из оккупационных войск.