Антология советского детектива-10. Компиляция. Книги 1-11

P. S. Связной — вахмистр Спиридон Драч, думаю, надежен — у нас в заложниках его жена и сыновья».

Митцинский поджег письмо, бросил в пепельницу, молча смотрел, как чернеет и корчится в пламени лист. Блаженное спокойствие втекало в него. Он покосился на перстень, прикрыл глаза.

Его обручили с халифатом. Ну что ж, блестящий брак. В памяти всплыла строчка из письма:

«...нам с тобой разрешили сжечь свои жизни для того, чтобы халифат достиг великой цели».

Медленно усмехнулся — братец всегда страдал недержанием восторгов. Собственную жизнь стоит сжигать на алтаре судьбы для достижения лишь своей цели. Заморский халифат с его оружием и деньгами — лишь полезный попутчик Чечне до поры до времени. А потом между ними вновь ляжет море. Но пока... все хорошо. Наконец-то спокойно и хорошо впервые за долгие пять лет мерзейшей неопределенности. Заручиться поддержкой халифата — об этом и не мечталось.

Митцинский открыл глаза. Ахмедхан застыл у порога. На полу тяжко боролся с усталостью Драч. Он ронял голову на грудь, испуганно вздрагивал, пялил глаза на пепельницу. Над горкой черного пепла бился в конвульсии, умирал последний язычок пламени. Драч уперся подбородком в грудь, обессиленно затих. Тотчас перед глазами всплыло лицо Марьямки, измученное, смятое горем.

— Вахмистр... да проснитесь, черт возьми!

Драч испуганно дернулся, опираясь о стену, встал, поджимая босую ногу. Митцинский высился над ним.

— Виноват, ваше благородие, сморило.

— Вы исправно выполнили задание. Сообщу в ответном письме о вашем усердии.

— Рад стараться, господин Митцинский. — И подумал: «У тебя бы, лизаный телок, женку с детишками под залог оставили, небось тоже постарался бы».

— Получите за службу.

Митцинский сунул Драчу пачку кредиток.

— Благодарствую за милость!

Суетливо, долго задирал рясу — прятал деньги в карман, думал: «Ничего, поживем еще, вон оно как дело оборачивается — выгодой». Руки Драча лоснились от пота, заметно подрагивали. Митцинский поморщился.

— Оружие не советую прятать под балахон, теряете много времени в нужный момент.

— Я уж и сам кумекаю — надо бы поближе приспособить.

— Сейчас ложитесь на диван, отдыхайте до вечера. На неделе первым поездом отправимся в Грозный. Там начнете разыскивать Федякина.

Драч осторожно присел на диван, сидел — как стоял — по стойке «смирно»», ел глазами щедрое начальство. В глазах догорало усердие, их заволакивал туман смертельной усталости.

Митцинский наклеил бородку, нацепил пенсне, кивнул Ахмедхану: выйдем. Вышли в полутемный коридор. Ахмедхан молчал, ничего не спрашивал. Митцинский круто повернулся, загородил ему дорогу, поднял к лицу руку с перстнем и кирпичиком карманного Корана. Показал на перстень:

— Это — знак доверия халифа. Ему нужны наши жизни, Ахмедхан. Если согласен отдать свою за наше общее дело — клянись.

— Клянусь, — ответил потрясенный Ахмедхан. Так высоко он еще не взмывал.

Митцинский знал: его можно было купить на час — деньгами, на годы — дружбой. Но на всю жизнь он продавался лишь аллаху и его наместнику на земле.

Поздно ночью они возвращались после долгой прогулки в номер.

У самого отеля Митцинский приказал:

— Завтра купишь роз и отнесешь в больницу циркачке. Я напишу записку. Естественно, все бросишь в окно, думаю, ей не доставит удовольствия твоя физиономия.

13

Аврамов шагал по городу. Некая необъяснимая особенность его облика предупреждала встречного: уступи дорогу. Уступали, оглядывались вслед. Ничего особенного не было в нем и со спины. Выгоревшая добела гимнастерка туго облегала широкие вислые плечи. Да и все казалось у Аврамова несчетно стирано дождями, прожарено солнцем: бледно-серые прижмуренные глаза, белесые, влажно спрессованные гребенкой волосы, сухое, цвета мореного дуба лицо. Аврамов нес фуражку в руке и кидал оттуда в рот красные ягоды черешни — черешня была его слабостью.

Лет пять как задела его пуля вскользь по лицу, надорвала рот и слегка подрезала вверх щеку. Небольшой шрам зарубцевался, вздернул губу, и теперь обречен был Аврамов лихо и бесшабашно ухмыляться в самые неподходящие моменты. Не столь давно выразило его начальство свое неудовольствие:

— Тебя, Аврамов, не поймешь... Хоть платком прикрылся бы, что ли... Я его воспитываю, указания даю, а он ухмыляется. Это же черт знает какое несоответствие выходит.

На это ответил Аврамов вполне резонно:

— А я и под платком буду ухмыляться, товарищ командир, так что терпите.

И хотя прыскала раздавленная во рту черешня сладчайшим соком, а солнце лило на вылинявшую гимнастерку бойца щедрое тепло, колобродило на душе у него некое досадное неудобство.