Антология советского детектива-10. Компиляция. Книги 1-11

Сидел Федякин на перевернутом ведре, притулившись к шелковице, разбросав ноги, и, чуя спиной ребристую твердь коры, блаженно щурился на солнце, что пробивало лучами листву. Стекала по стволу в землю — как по громоотводу — его накопленная годами усталость.

Сидел он в предвкушении главного на сегодня дела. Его ждал огород. Разгорелось над краем красное лето, вроде бы прошли все сроки посадок огородных, однако решился на это дело Федякин, поскольку не мог отказать себе в удовольствии, о котором мечталось долгими годами заключения. А уж что вырастет от этих запоздалых посадок — это дело десятое, авось что-то и вытолкнет из себя к самой осени, намаявшись в безработице, чернозем.

Ночами в бараке, лежа без сна, много раз он видел перед собой поразительно четкое видение. Прильнув к ореховому таркалу, оплетает его помидорный куст. Граненый стебель в два пальца толщиной, обметанный белесым игольчатым пушком, вымахал в человечий рост. Привольно и густо распушилась вдоль него узорчатая бахрома листвы, и в сумрачной, прохладной глубине ее жаркой краснотой тлеют бока помидоров.

Рука раздвигает шершавую завесу листвы, и в ладонь ложится бархатистая округлость плода, ложится упруго и трепетно.

Были у Федякина торжества до службы. Да и само продвижение в полковники дарило немало наслаждений. Но в жестоких, иссушающих буднях плена, когда ныло изнуренное работой тело и, распятая, кровоточила гордость, разум извлекал из глубин памяти, как спасение, не торжества фанфарные, а самое заветное — картинки немудреного казачьего быта: помидорный куст с рдеющими плодами, костер над омутом, рыбалку. Щедро наградила ими казачонка Митьку его юность.

Дрогнул Федякин, удивляясь непостижимости человечьей памяти, открыл глаза. Вокруг нежился залитый солнцем родимый двор. Позади забора щетинился чертополохом огород. Там — быть грядкам и расти помидорам.

Прихватив лежащую у ног тяпку, он поднялся, пошел к забору. Растворил калитку из штакетника, полюбовался на дело своих рук: ременные петли. Поскольку железных петель не отыскалось — повесил калиточку на столб на сыромятных ремнях: открывалась легко, держалась крепко.

Продрался Федякин сквозь бурьян к самому краю огорода, чтобы начать прополку оттуда. Рассчитывал управиться с прополкой за сегодня, а завтра, спозаранку, сладить грядки под петрушку и кинзу, под укроп по краям огорода. Самую же средину отдохнувшей за годы земляной благодати выделял Федякин его огородному превосходительству — помидору.

Поплевал на ладони, взялся за тяпку, взметнул над головой серебряное лезвие, кинул его с хрустом под корень кряжистого с фиолетовыми шишаками цветков лопуха. Дрогнул лопух, повалился. Разогнулся Федякин, оглядел свое поле битвы, коей сделан почин, и почуял спиной чужой взгляд. Удивительную чуткость обрела его спина за последние годы. Развернулся. Из-за плетня смотрел на него в упор боец с винтовкой. И было в этом взгляде нечто такое, отчего захолонуло тоской полковничье сердце: почуял недоброе плечами, все еще державшими призрачный груз полковничьих погон.

Боец за плетнем поправил винтовку, сказал со скучной гадливостью:

— Побаловаться захотелось, ваше благородие? Огородом, значит, занялися со скуки. Побаловались — и будя. Идем.

— Куда? — сипло выкашлянул пересохшим горлом Федякин.

— В ЧК, — спокойно сказал боец, но так, что враз ослабли ноги у Федякина.

«Да отчего он так со мной? Что я сделал ему?» — смятенно ворохнулась мысль — будто враг личный перед ним...

Не ошибся полковник. Помнил молодой чекист Кулагин полковника Федякина до озноба, до темных мушек в глазах, хотя и видел его в первый раз. Была у ненависти первопричина.

Еще в пору зеленого отрочества намертво врезалась ему в память фамилия Федякин, когда одноногий сосед Пантелей, красный командир, высохший до скелетного состояния, опираясь на костыли, долго крутил подрагивающими пальцами самокрутку, не решаясь глянуть им в глаза — Ваське Кулагину и его матери. Списали Пантелея подчистую из армии. А дело было так. Заняла его часть станицу Левобережную. А ночью отряд полковника Федякина, спеца по ликвидации прорывов, черными бесплотными тенями втек в станицу и, орудуя ножами, успел вырезать половину бойцов, когда поднялся сполох тревоги.

Кое-как отстрелялись, отбились от напасти пантелеевцы, оставив при отступлении в Левобережной три четверти отряда.

Потерял в этом деле отец Васьки Кулагина жизнь. С тех пор и запомнилась Ваське фамилия Федякин. Одного не мог знать Васька, что сам Федякин лежал в ту пору в госпитале с ранением, а отрядом командовал его заместитель Крыгин — рубака напористый и жестокий.

— Идем, ваше благородие, — повторил Васька Кулагин, в упор разглядывая давнего врага.

— Зачем мне в ЧК? — цепляясь за остатки надежды, задал глупый вопрос Федякин, знал, что глупо такое спрашивать, а спросил, не удержал в себе гаденько дрожавшие слова.

— Там скажут. Там все скажут.