Антология советского детектива-10. Компиляция. Книги 1-11

В избе, где шел допрос, находилось тогда шесть человек. Этот задержанный, четверо красноармейцев и политком 356-го полка, приземистый широкоплечий мужчина лет тридцати, в кожаной тужурке и кожаной фуражке с красной звездой на околыше. И вот он-то поднес к глазам задержанного вынутый из металлического зажима листок:

— Что это?

— Не знаю, — лицо задержанного заблестело от мелких капель пота. — Поверьте… честное слово…

Тут же, высвободив руку, он выхватил этот листок, сунул в рот и начал жевать.

Его сбили с ног, стали душить. Он мычал, извивался, бился головой об пол и — жевал, жевал. Как трудно, оказывается, проглотить комок бумаги!

Наконец это ему удалось. Перестав сопротивляться, он обессилено вытянулся всем телом.

Его поставили на ноги.

— Дура, — сказал политком. — Твой вот где.

Из ящика стола он вынул другой листок, но теперь уже держал его подальше от задержанного.

— Три, семь, восемь, один, пять, — начал было читать он и резко оборвал себя:- Хватит волынить! К кому шел? Ну? К кому?

Задержанный вновь задвигал челюстями, и так яростно, что политком рассмеялся:

— Дожирай, дожирай… Вот же он, подлинник.

Судорогой свело все тело задержанного. Его опять повалили, стали раздвигать зубы. Политком растолкал всех, упал на колени, склонился к самым губам его:

— К кому шел, говори! Задержанный прохрипел:

— Сегодня всех вас порубят, мерзавцы. Глаза его остекленели.

— Отравился.

Политком 40-й дивизии Михаил Ермоленко прищурясь смотрел на политкома штаба дивизии Григория Мишука. Тот продолжал:

— За щекой у него была капсула с ядом. Допрашивающие этого не заметили. Думали, все еще жует подсунутую ему бумажку.

— Ошибка грубейшая.

— Кто мог подумать? Считали: пусть пожует. Потом подлинник записки предъявят, скиснет.

Ермоленко молчал, и по виду его нельзя было понять, достаточно ли ему этого объяснения.

— Что несомненно? Шел он к кому-то сразу за линией фронта: с собой ни шинели, ни еды, ни денег, ни оружия. С расчетом, что вскоре встретят, выйдет к своим.

— А если расшифровать записку?

— Этим займутся. Но сегодня надо не упустить другое: пока свежо, опросить всех, кто с ним встречался в полку, в роте, во взводе. Не пытался ли он уже кого-то известить о своем задержании?

— Кто вел допрос?

— Политком Триста пятьдесят шестого полка. — А-а, я его знаю.

— Да. Рабочий, хороший парень. Сто раз проверенный делом.

— Вот ему и сказать: или он этого курьера раскроет, или — под трибунал. Можно ведь и так толковать: специально дал ему умереть.

— По-твоему, он намеренно сделал?

— Нет. Но, понимаешь, в каком мы все теперь положении? Могу я думать, что этот курьер шел к тебе? Сюда, в штаб дивизии, в Таловую… А ты можешь думать, что шел он ко мне… И на начдива можно подумать.

— А он на нас. Они помолчали.

— О последних словах этого курьера доложили начдиву? — спросил Ермоленко.

— Да.

— И что он? — Учтет…

В десять часов утра того же дня начдив-40 Василенко отдал приказ о немедленном уходе из Таловой обоза дивизии. В самом приказе никакой мотивировки решения не приводилось, вызвано же было оно неопределенностью, внезапно возникшей в раздумьях начдива.

Вопрос о том, к кому на связь шел задержанный у станции Терехово курьер, Василенко совершенно не интересовал. Другое! Почему этот человек все же оказался именно у той станции? Судя по ночным донесениям, активность противника по-прежнему проявляется лишь на флангах дивизии. И прямо на центр ее позиций, и уже на двадцативерстной глубине от передовой, выходит вражеский курьер. Случайность? А не затем ли, чтобы внушить, и в первую очередь ему, начдиву-40, что здесь-то казачье войско и намерено нанести главный удар? А такой удар может быть. Будет! Мысль об этом утвердилась в сознании его еще неделю назад, задолго до наступления на Бутурлиновку. Он стал думать так, в сущности, с той самой минуты, когда из сообщения Агентурной разведки 8-й армии узнал, что в белом тылу, почти напротив его дивизии, всего в какой-то сотне верст за линией фронта расположен корпус Мамонтова. Отдыхает, пополняет состав. И все время, пока шло наступление на Бутурлиновку, Василенко помнил об этом и, едва оно завершилось, сосредоточил резервы дивизии — три стрелковых полка — в восточном секторе, у деревни Елань-Колено. Там был стык с 9-й армией. Самое, в общем-то, уязвимое место.

Но какой неожиданный поворот событий! Вражеский тайный курьер объявился в пятидесяти верстах западней! И поведал: «Я из корпуса Мамонтова», — и: «Сегодня всех вас порубят». И это «вас порубят» он сказал, пребывая уже в таком состоянии, что не поверить в его слова очень трудно.

Резервы дивизии ограничены. Так, может, курьер провалился сознательно и себя самого не пожалел ради того, чтобы они были отведены под Терехово? Или под Таловую, что оперативно, впрочем, то же самое. При ударе с юга на север эти станции лежат на одном направлении.